Шаляпин. Горький. Нижний Новгород - Евгений Николаевич Никитин

А. Пешков».

Прочитав в газете сообщение об аннулировании избрания Пешкова в почетные академики, В. Г. Короленко 11 марта написал Ф. Д. Батюшкову: «Поразило меня это известие черт знает как. Прежде всего – “дознание” не есть законный повод для неутверждения каких бы то ни было выборов. Значит, это незаконное вмешательство “административного порядка” со всем его произволом в дела уже Академии. Я убежден, что чувство, какое испытал я, – разделяют и многие академики».

14 марта В. Г. Короленко из Полтавы отправил письмо Пешкову, в котором, в частности, сказал:

«Прочел в телеграммах о “кассации” выборов. Ничего пока не понимаю и тотчас написал в Петербург, прося разъяснения. Во всяком случае – ясно одно: сущность почетного выбора – в самом выборе. Ни чинов, ни жалованья, ни обязательств он за собой не влечет, а факта избрания ничем уничтожить нельзя. <…>

Еще одна просьба: сообщите мне, пожалуйста, что это за дознание, под коим Вы состоите, когда оно началось, когда и в какой форме Вам об этом объявлено, предъявлялись ли какие-нибудь обвинения? Простите этот – тоже своего рода допрос, но с моей стороны это не праздное любопытство».

Пешков ответил:

«Я был арестован 16-го апреля, при аресте прокурор объявил мне, что я обвиняюсь по 1035-й ст. Ул<ожения> о нак<азаниях> “в сочинении, печатании и распространении воззваний, имевших целью возбудить среди рабочих в апреле или мае текущего года противоправительственные волнения”. Это – буквально из постановления об аресте. При обыске у меня ничего не найдено, на допросах – несмотря на мои неоднократные, настоятельные требования – вещественных доказательств вины не было предъявлено. И несмотря на то, что в постановлении об аресте прямо сказано “обвиняюсь”, – прокурор Утин в ответ на требование предъявить мне “вещественные доказательства” ответил: “Мы не обвиняем вас, а подозреваем”. Противоречие это, – равно, как и отказ предъявить веществ<енные> доказат<ельства> – отмечено мною в протоколе допроса.

Затем, конечно, предъявлено обвинение по 250-й ст., но факт моего знакомства с лицами, арестованными и привлеченными одновременно со мною по той же статье, – не установлен. Вот и всё».

6 апреля В. Г. Короленко написал председателю Разряда изящной словесности Академии наук А. Н. Веселовскому:

«…Я получил приглашение участвовать в выборах по Отделению русского языка и словесности и Разряду изящной словесности и, следуя этому приглашению, подал свой голос, между прочими, и за А. М. Пешкова (Горького), который был избран и, как мне известно, получил обычное в таких случаях извещение о выборе.

Затем в “Правительственном вестнике” и всех русских газетах напечатано объявление “от Академии наук”, в котором сообщалось, что, выбирая А. М. Пешкова-Горького, мы не знали о факте его привлечения к дознанию по 1035 статье и, узнав об этом, как бы признаем (сами) выборы недействительными.

Мне кажется, что, участвуя в выборах, я имел право быть приглашенным также к обсуждению вопроса об их отмене. <…> Всякое мнение по своей природе имеет цену лишь тогда, когда оно независимо и свободно… Только я сам могу правильно изложить мотивы моего мнения и изменить его, а тем более объявить об этом изменении. Всякая человеческая власть кончается у порога человеческой совести и личного убеждения. Даже существующие у нас законы о печати признают это непререкаемое начало. Цензуре предоставлено право остановить оглашение того или другого взгляда, но закон воспрещает цензору всякие посторонние вставки и заявления от имени автора. Мне горько думать, что объявлению, сделанному от имени Академии, суждено, впервые кажется, ввести прецедент другого рода, перед сущностью которого совершенно бледнеет самый вопрос о присутствии того или другого лица в составе почетных академиков».

Академическое собрание в связи с аннулированием избрания Пешкова в почетные члены Академии наук созвано не было. Поэтому 25 июля В. Г. Короленко направил в Отделение русского языка и словесности и в Разряд изящной словесности Академии наук заявление, в котором говорилось:

«…К первоначальному моему заявлению (имеется в виду письмо на имя А. Н. Веселовского от 6 апреля 1902 года. – Е. Н.) мне придется прибавить немного. Вопрос, затронутый “объявлением”, не может считаться безразличным. Статья 1035 есть лишь слабо измененная форма административно-полицейского воздействия, имевшего большую роль в истории нашей литературы. В собрании, считающим в своем составе немало лучших историков литературы, я не могу перечислять всех относящихся сюда фактов. Укажу только на Н. И. Новикова, Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Аксаковых. Все они в свое время подвергались административному воздействию разных видов, а надзор над А. С. Пушкиным, мировой славой русской литературы, как это видно из последних биографических изысканий, – не только проводил его в могилу, но длился еще 30 лет после смерти поэта. Таким образом, начало, провозглашенное в объявлении от имени Академии, проведенное последовательно, должно было бы закрыть доступ в Академию первому поэту России. Это в прошлом. В настоящем же прямым его следствием является то, что звание почетного академика может быть также и отменяемо внесудебным порядком, по простому подозрению административного учреждения, постановляющего свои решения без всяких гарантий для заподозренного, без права защиты и апелляций, часто даже без всяких объявлений. <…>

Ввиду всего изложенного, то есть:

что сделанным от имени Академии объявлением затронут вопрос, очень существенный для русской литературы и жизни,

что ему придан характер коллективного акта,

что моя совесть как писателя не может примириться с молчаливым признанием принадлежности мне взгляда, противоположного моему действительному убеждению,

что, наконец, я не нахожу выхода из этого положения в пределах деятельности Академии, –

я вижу себя вынужденным сложить с себя нравственную ответственность за “объявление”, оглашенное от имени Академии, в единственно доступной мне форме, то есть вместе с званием почетного академика.

Поэтому, принося искреннюю признательность уважаемому учреждению, почтившему меня своим выбором, я прошу вместе с тем исключить меня из списков и более почетным академиком не числить».

Ровно через месяц, 25 августа, аналогичное заявление в Академию наук направил А. П. Чехов. Никто больше в знак протеста из состава Академии наук не вышел.

7 апреля 1902 года в гости к Пешкову на дачу «Нюра» приехал Шаляпин. Е. П. Пешкова вспоминала:

«С начала 1902 года Алексей Максимович очень ждал Фёдора Ивановича в Олеиз, где мы поселились. Провожая Алексея Максимовича в Подольске, Шаляпин обещал приехать к нему, как только мы устроимся. Мечтали встретить вместе Новый год, но Фёдор Иванович был занят и смог приехать только на пасху.

Была весна. Зацвел миндаль. Через дорогу от дачи “Нюра”, в которой мы жили, тянулась к морю миндальная роща.

Получив телеграмму Фёдора Ивановича,