Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи - Инесса Николаевна Плескачевская

Черный бык – традиционный в Испании символ, это и ярость, и страсть, и смерть. В нашем спектакле он символизирует еще и Рок, трагическую судьбу Кармен».

Но балет этот был, по признанию хореографа, не только историей страсти. Много лет спустя, в 2005 году, когда дышать стало легче и привольнее, он признался, что делал еще и… политический балет. Ведь он противопоставил Кармен, живущую по собственным внутренним законам, толпе – обществу, государству. Алонсо воспел не страсть (вернее, не только страсть) – он воспел подвиг духа, величие протеста одной личности – пусть и безрассудного, пусть заранее обреченного на провал – против власти грубой силы, против привычных устоев. Алонсо увидел драму любви по-новому: человек и общество, столкновение общественных и личных интересов. Но Плисецкая сказала об этом гораздо раньше: «Угнетение нравственное, моральное, посягательство на свободу личности, сопротивление, ненависть к любому насилию – эти понятия в “Кармен-сюите” наполнены большим трагизмом, нежели у Мериме и Бизе. Что ж, это и понятно: мы, создававшие балет, обладали историческим опытом нашего века».

Свой первый состав Алонсо считал идеальным, потому что «артисты понимали сердце “Кармен”, они жили в том времени». Наталия Касаткина, в первом составе танцевавшая Рок, рассказывала мне: «Мы все были в главных ролях. Каждая – Кармен. Я – Кармен. Я-то – естественно, я ее суть. Хозе – Кармен. Все были Кармен. Вот тогда и Майя была Кармен. Кармен складывалась из нас всех. Потому что Алонсо каждому объяснял, что ты вот здесь играешь главную роль. Это очень важно».

Сразу после премьеры в Большом театре 20 апреля 1967 года спектакль хотели запретить (не нужно недооценивать советских партийных чиновников: они если не увидели четко, то почувствовали политический подтекст). Но он выжил и пережил своих создателей. На Кубе, где Альберто Алонсо сделал второй вариант «Кармен-сюиты», исходя из индивидуальности и технических возможностей звезды кубинского балета Алисии Алонсо, ситуация была такой же. Беспартийного Алонсо уволили с должности директора Кубинского балета. «Ведь этот балет не только о свободе женщин. Кармен не проститутка, она цыганка, ее не волнует то, что происходит вокруг, она идет к своей свободе. Думаю, Майя это тоже чувствовала, поэтому у нас было такое стремление друг к другу».

Укрощение стихии

Первой любовью Майи был артист балета Вячеслав Голубин, тоже из знаменитой балетной династии. Его отец Владимир Голубин был солистом Большого театра и танцевал в том числе и с Суламифью Мессерер. Слава Голубин оказался, пожалуй, единственным ровесником Майи из всех мужчин, с которыми ее связывали близкие отношения. Плисецкая всегда тянулась к молодым – и в искусстве, и в жизни. В интервью по поводу вечера, посвященного 50-летию ее творческой деятельности (он прошел в Большом театре 10 октября 1993 года), она, смеясь, говорила: «Меня больше устраивает партнер, которому двадцать лет, а не сорок. Замечательный испанец Хоакин Кортес, который танцевал фламенко, – вот бы мне партнера такого…» Борис Акимов подтверждает: «Очень любила молодежь – посидеть там, поговорить… Очень любила».

Роман с Голубиным был недолгим: на репетиции «Лебединого озера» в Праге в 1947 году Майя случайно сломала ему локтем нос. Слава срочно улетел в Москву, больше они вместе не танцевали, а вскоре и отношения разладились. Как рассказывал в книге «Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров» Азарий Плисецкий, все мужчины в семье Голубиных, к сожалению, пили. Вячеслав покончил с собой, когда ему было 30 лет.

Известно и о молодом романе Майи с артистом балета красавцем Эсфандияром Кашани, наполовину персом: его отец родом из Ирана. В 1956 году из-за полуиностранного происхождения его не пустили на гастроли: вдруг сбежит? Майя тогда тоже осталась в Москве. Говорят, именно Кашани, стоя у театра с группой «неблагонадежных» артистов, провожавших коллег в Лондон, вдруг предложил: «Они все в Гайд-парк, а мы айда в зоопарк!» – и Плисецкая с оставшимися без гастролей коллегами станцевали несколько раз на сцене Большого «Лебединое озеро» так, что задыхавшуюся от восхищения публику вызывали на собеседования в КГБ: а не политический ли это демарш? Я рассказывала об этом в главе «“Лебединое озеро” как оружие».

Кашани был на пять лет моложе Майи и жил в коммуналке на Шаболовке. Отношения казались вполне серьезными: Майя познакомила Эсфандияра с мамой, его хорошо приняли в семье Плисецких. Но роман внезапно оборвался, и о причинах разрыва ни она, ни он никогда публично не говорили. В 1969 году Кашани вышел на пенсию (балетную, конечно), ушел из Большого театра и начал работать с тренером по фигурному катанию Татьяной Тарасовой. Он ставил хореографию для танцев на льду, в том числе знаменитой паре Ирина Моисеева – Андрей Миненков, дважды чемпионам мира (1975, 1977), серебряным призерам Олимпиады-1976 в Инсбруке и бронзовым призерам Олимпиады-1980 в Лейк-Плэсиде.

Во время фестиваля латвийского искусства в Большом театре Майя познакомилась с Марисом Лиепой, который был на одиннадцать лет младше. «Не увлечься Марисом было невозможно, – писал в своей книге Азарий Плисецкий. – Высокий статный красавец, очень самоуверенный, породистый, по-европейски холеный…» Роман (если это был роман) оказался ярким и стремительным. Лиля Брик, в доме которой Майя часто бывала, написала в письме в Париж своей сестре Эльзе Триоле 5 февраля 1956 года: «Майя вышла замуж за прелестного мальчика – великолепного танцовщика, и сегодня улетает с ним в Будапешт танцевать “Лебединое озеро” и “Бахчисарайский фонтан”».

Брак с «прелестным мальчиком» официально продлился всего три месяца. Многие, размышляя на тему «что это было», говорят, что брак изначально был не настоящим, а фиктивным, заключенным ради этих самых гастролей в Будапеште, куда неженатого Лиепу не хотели брать. Стал мужем Плисецкой – поехал. Но Азарий Плисецкий все же вспоминает об этом браке как о самом настоящем, пусть и очень коротком: «Майя с Марисом не ссорились, не колотили тарелки, просто очень скоро осознали, что не подходят друг другу. Официально их брак просуществовал около трех месяцев, но совместная жизнь продолжалась не больше пары недель».

В личном архиве Плисецкой, который сейчас хранится в Театральном музее имени Бахрушина, сохранилась телеграмма, которую 30 марта 1956 года Марис из Риги отправил Майе в Москву:

«Москва Большой театр Союза ССР Плисецкой Майе

Сердечно поздравляем присвоением звания Народной артистки Лиепа».

Действительно, суховато для любящего мужа.

Они еще долго танцевали вместе, но не всегда ладили в жизни и на сцене. Помните, как Михаил Лавровский рассказывал о том, как они сидели в разных углах сцены в балете «Дон Кихот»? Но все же, как говорят коллеги, Марис всегда восхищался Майей – для него лучше балерины на свете не было. Часто повторял, что от ее глаз могут загореться декорации, такой