Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв

как бы отходил в сторону от нее, чтобы потом прийти, подчиняясь внутреннему неизбывному зову и притяжению.

В свое время у меня самого было что-то подобное: в студенческие годы я буквально бежал с обряда крещения, потому что пришел на него не сам, привели родственники, записали без моего ведома. Бежал, чтобы через несколько лет прийти уже самому, к тому же батюшке и в тот же храм.

Сергей не разливает в своих произведениях чрезмерного елея. Наоборот, пытается проверить веру «на зубок». Ваня Соколов – герой шаргуновской повести «Чародей» – «скучал всякий раз, едва заходил в церковь», «про Бога он не знал ничего». В «Книге без фотографий» слесарь, пришедший чинить что-то в ванной, увидев, как маленький Сергей играет, сказал: «В попа играешь!» Слесарь рассказал, что раньше тоже ходил в церковь вместе с матерью, но потом посмотрел передачу и стал присматриваться, «что за люди там, старые и глупые, да те, кто с них деньги тянет, и до свидания. Спасибо, наелся!».

Слова эти напугали героя. Абзацем выше он писал, что любил торжественность храма, где служил его отец, и дома продолжал играть в священника. После сам стал служить алтарником. Далее пишет, что к «двенадцати мне стало скучно в храме». Хотелось приключений, например, нападения сатанистов, от которых он всех спасет. Описывает случай, когда неизвестный человек украл в храме икону и с ней убежал, за ним Сергей. Догнал, но ничего не мог поделать со взрослым мужчиной, тот просто побежал дальше. Так героического поступка не получилось, вместо этого возвращался с чувством стыда, будто это он вор.

За скукой пришло равнодушие. Это чувство он уловил, когда вместе со всеми стал прикладываться к мироточащей иконе святителя Николая. Потом были многочисленные поездки по монастырям, святым местам, но при этом сам «оставался безучастен». Это равнодушие могло бы закрепиться окончательно, так довольно часто бывает, но…

В самые бунтарские годы, в семнадцать лет, Сергей участвовал в пасхальном крестном ходе. Он шел и думал: «Похристосуюсь пару раз, потом выйду и покурю». Но никуда не вышел и слился с общей радостью празднования, «как будто притянуло к оголенному проводу». Он не устраивал «опыты» по принципу Достоевского – «вера моя через горнило сомнений прошла», – но всегда чувствовал реальность этого «оголенного провода».

В раннем рассказе «По дороге в Пермь» храм соседствует с колонией заключенных: «Храм не простой, одна из стен его ограды – кирпичная стена зоны, сверху увитая колючей проволокой». Зона ограничивает храм: нельзя подниматься на колокольню, чтобы с нее не увидеть, что делается в том мире. Так совмещаются посю– и потусторонний миры. Два мира, у которых одна общая стена. Там вертухай на вышке и зеки, идущие строем. Здесь – мальчик-дурачок, который из-за храма «приносит полную лопату темного жидкого дерьма». Автору-рассказчику четырнадцать. Вся эта картина вполне могла бы стать поводом для гневного обличения Церкви, на нее и за меньшее набрасываются, но не стала. А ведь такие большие искушения зацепиться за эту лопату дерьма, за колючку, за запрещенную колокольню и сделать из этого обобщающий символ… Но даже в четырнадцать лет понятно, что всё это соблазны-искушения, которые своей очевидностью норовят заслонить истинную суть, оболгать. Сергей учится отделять настоящее от ложного, подменного.

В рассказе «Скандал» герой приезжает на родину предков. У самых стен монастыря мужичок тараторит: «Бога нет, Бога нет, Бога нет». Сергей пишет: «Хула на Бога заменяла ему радость солнечного света». Смысл, свет может быть даже и в отрицании. Этот «круглый ухмылистый мужичок» – типичный пример рассуждений многих о Церкви. По его словам, попы в церкви картоху хранят, а деревянная часовенка – сауна. Так и у нас считают многие просвещенные головы.

Внешне этот путь через опыты может восприниматься совершенно непонятным. Можно выхватить лопату с дерьмом и сделать на ее основе далеко идущие выводы. Или другой случай: после подписания Сергеем обращения в защиту «Пусси Райот» протоиерей Владимир Переслегин обвинил его в «личном атеизме». Переслегин писал, что «для верующего совершенное Pussy Riot духовное преступление хуже убийства».

Свое открытое письмо Сергею он заключил словами: «Только публичный отзыв своей подписи до суда над кощунницами выкинул бы тебя из идущего в ад поезда. Бежать же вслед за ним и кричать: я там не еду – нечестно и глупо. В этом поезде тебе продали место, и ты в нем едешь: на боковой полке или в отдельном купе – не имеет значения. Пока ты не сделаешь этого – ты мой личный враг».

Напомним: летом 2012 года появилось обращение деятелей культуры по поводу суда над девицами из группы «Пусси Райот», решившими поплясать на алтаре в главном московском храме. Подписавшиеся считали, что девушки не совершили уголовного преступления, что их действия не подпадают под статьи Уголовного кодекса, поэтому их процесс компрометирует российскую судебную систему. В письме обращалось внимание и на то, что две девушки – молодые мамы. Подписал его и Сергей Шаргунов. После ему пришлось объясниться, излагая свою точку зрения на этот счет. Выходку в храме он назвал «свинством», причем «конформистским, вписанным в модный тренд наездов исключительно на Православие. Это такое дозированное богоборчество с оглядкой на “международное мнение” и оставлением за скобками любых других религий». При этом уголовное преследование девиц и заключение их в тюрьму он назвал неадекватной мерой, которая переводит их в разряд мучениц.

«Их поступок мне отвратителен, но он не для тюрьмы», – писал Сергей. По его мнению, «неадекватная репрессивность нынешнего государства – угроза для всех». Поэтому он и перечисляет в своем ответе всех неадекватно преследуемых, за кого он был бы готов подписаться.

В этом случае Шаргунов вновь продемонстрировал свою особую неконъюнктурную позицию – свой путь, который не вписывается в шаблонную логику. При этом и тогда, и позже он выступал против не выходивших из моды атак на Православие. К примеру, Ксения Собчак рядится для передового журнала в облачения православного священника и делает зверское выражение лица. Она не чувствует свою сопричастность с тысячелетней отечественной культурой, ей до этого дела нет. В ней она ощущает себя хозяйкой по праву приватизации – и по этому праву готова переоборудовать в ней всё на своей вкус. Ее так и тянет выкинуть в отношении Церкви какой-нибудь прикол в духе похабных карикатур французского журнала.

«Одна мишень – вера русского большинства», – написал по этому поводу Сергей. Он пишет о том, что сейчас Церковь – «мощный аллерген», отсюда и многочисленные нападки на нее.

Аналогичный свой путь у него и в политике, но об этом чуть позже и подробнее.

Сергей – симфоническая личность,