Владимир Некрасов - На крыльях победы

Вечер выдался у нас удачным. Оставив железнодорожную ветку, мы пошли над проселочной дорогой и сразу же наткнулись на взвод вражеской кавалерии. Уже при одном нашем появлении фашистские кавалеристы с удивительной быстротой ринулись в разные стороны, под покров деревьев. Послав вдогонку несколько очередей, мы повернули домой. Быстро темнело, к тому же мы основательно забрались в расположение противника...

Так протекала наша будничная боевая работа. В это время немецкие летчики стали заметно уклоняться от активных встреч с нами и больше старались из-за угла напасть на наших штурмовиков.

Не всегда наши налеты на вражеские пункты проходили благополучно. Помню, однажды при штурмовке станции Видзипур зенитный огонь врага заставил нас после третьего захода отказаться от дальнейших атак и перейти на бреющий полет. Тут Витя Бродинский допустил ошибку. Он рано стал набирать высоту, и осколки зенитного снаряда повредили плоскость и элерон его машины. Все же до дому он дотянул, а к утру самолет, благодаря усилиям механиков, был снова готов к полету...

Неожиданно мы получили странный приказ. Собрав нас, командир полка сказал:

— Вам дается задание охранять железнодорожное полотно на территории, занятой врагом.

В первую секунду нам показалось, что или командир оговорился, или мы ослышались. Он видел наше недоумение и повторил задание. А затем его разъяснил. Оказывается, немцы при отступлении уничтожали железнодорожное полотно, и мы должны были помешать им.

Как же это выглядело? Фашисты или просто рвали полотно взрывчаткой, или к мощным паровозам прицепляли огромные металлические крюки, которые выворачивали шпалы, гнули рельсы, срывая их с креплений, уродовали саму насыпь.

Началась наша новая работа. И мы с товарищами спасли не один десяток километров путей, по которым вскоре пошли наши составы...

В это время в моей жизни произошло самое значительное событие. Спустя некоторое время после гибели брата я подал заявление с просьбой принять меня в ряды нашей великой Коммунистической партии. Я с понятным волнением ждал, когда же оно будет рассмотрено и найдут ли коммунисты нашей части меня достойным носить высокое звание члена партии.

Наступил день, которого мне никогда не забыть. Я дежурил на аэродроме. Вижу, ко мне направляются пять человек. Среди них — председатель партийной комиссии дивизии, члены партбюро нашего полка и майор Фатин, заместитель командира полка по политической части.

Здесь, прямо у самолета, в котором я нес боевое дежурство, меня приняли в кандидаты партии! Радости моей не было предела, когда мне вручили кандидатскую карточку. Она словно дала мне новые силы для борьбы с врагом. И я бил врага, не зная пощады!..

Вскоре мне было присвоено звание лейтенанта, и сам командир полка надел мне новые погоны.

В этот вечер, когда за товарищеским ужином меня поздравляли с новым званием, я думал о Саше. Ведь ему бы тоже сегодня «батя» надел новые погоны. А командир полка словно угадал мои мысли. Он подошел ко мне со стаканом вина и сказал:

— Выпьем за твои успехи и за светлую память Саши!

Как я был благодарен ему за это! Но от волнения смог произнести лишь единственное слово:

— Спасибо!

— Спасибо тебе, что хорошо дерешься, — ответил Армашов. — Да не забывай учить молодежь.

В полк прибывали выпускники из летных школ, и мы их приучали к боевой обстановке, передавали свой опыт. Среди своих молодых учеников я очень хорошо запомнил младшего лейтенанта Лешу Симченко. Это был высокий широкоплечий гигант, настоящий Илья Муромец. Круглое, полное лицо Леши всегда было спокойным и даже чуть-чуть флегматичным. Товарищи подшучивали:

— Ну, Владимир, и ученичок у тебя! Такой и в самолет не поместится, а если уж втиснется в него, так раздавит!

Леша, слушая эти шутки, только улыбался. Учеником

Он оказался способным. А иногда с ним происходили из ряда вон выходящие случаи, о которых говорил потом весь полк.

Однажды, например, необходимо было механику поднять хвост одного из истребителей. Для этого требовалось не менее шести человек, а на аэродроме как раз людей было мало. Механик сетовал, что у него задерживается работа. Оказавшийся поблизости Симченко спросил:

— Этот, что ли, хвост поднять?

— Ну, этот, — машинально ответил механик, занятый своим делом и не придавая значения словам Лешки. А тот подошел к хвосту самолета и поднял его.

— Ну, смотри, чего тебе там надо.

Ошеломленный механик не мог произнести ни слова.

После этого случая на Лешку приходили смотреть, как на чудо. Он добродушно посмеивался. А как-то на нем со всех сторон повисло четверо летчиков. С этой «гроздью» Леша прошел через аэродром.

Были и другие события в летной судьбе Симченко. Помню, приказали мне срочно подняться в воздух на разведку. Бродинский, мой ведомый, был на другом задании, и я взял с собой Лешу. Мы пошли прямым курсом на станцию Видзипур — важный коммуникационный узел противника. Прячась за облаками, мы благополучно сфотографировали цель и пошли обратно. До этого момента Симченко вел себя хорошо, но, когда мы проходили линию фронта, я пошел на снижение, а он по ошибке ушел вверх, в облака.

Я хотел дождаться его и делал круг за кругом, но Леша не появлялся и на мои радиовызовы не откликался. После тридцатиминутных поисков мне пришлось идти на аэродром одному, так как кончалось горючее. У Леши же, видимо, еще был запас горючего. С тяжелым чувством я приземлился. Симченко все не было. Командир полка так посмотрел на меня, что я готов был провалиться в преисподнюю.

— Симченко где-то сделал вынужденную, — сказал Армашов, взглянув на часы и ни к кому не обращаясь. — У него кончилось горючее.

Словно в опровержение его слов послышался рокот мотора, и над аэродромом показался самолет Леши. Я чуть не задохнулся от радости. Вернулся, жив Лешка! Вместе с другими я побежал к его самолету.

Из кабины показалось смущенное Лешкино лицо. Десятки рук вцепились в его огромные плечи, и Лешку буквально вытащили из машины. Мы, ничего не понимая, смотрели на гиганта-летчика: он до самого пояса был мокрый. А когда стащили шлемофон, то увидели, что и волосы слиплись от влаги.

— Где вы летали, что с вами? — спросил командир полка.

Симченко виновато молчал, сопел и смотрел исподлобья. Вид у него был какой-то ошалелый. Мы все невольно заулыбались. Я не удержался и крикнул:

— Ну где тебя черт носил?

— Да понимаете, попал в облака, как в молоко. Только вышел из них, как вдруг по мне зенитки стали палить. Ну, я от них в сторону — и вышел к Видзипуру, а потом оказался у Пинска. Черт знает, как эти города близко друг от друга… — Рассказ Симченко то и дело прерывался могучими взрывами хохота.