Никита Михалков - Публичное одиночество

Ознакомительный фрагмент

Как только это разрушилось – все стало возможно…

И тогда возникло то, о чем говорил Александр Сергеевич Грибоедов: «Колебание умов ни в чем не твердых». (V, 1)

ВЕРЕВОЧКИ

(2001)

Веревочки… Как сейчас помню. В Столешниковом переулке, в самом знаменитом магазине пирожных, стоит тетка за прилавком, которая пирожными торгует и кладет тебе в коробку «корзиночку», «картошку», а ты стоишь и предвкушаешь удовольствие… Наконец она закрывает все это крышкой, завязывает, а потом начинает с кем-то разговаривать и навязывает, и навязывает узлы.

Вяжет она и вяжет, а я думаю, мама родная, что же ты делаешь…

Ведь привезу я эту коробку, которую ты завязала, наверное, узлов на сорок, домой. И что?

Казалось бы, возьми ножницы или нож, разрежь веревку, и все. Ан нет. Нам с сестрой и братом дома категорически запрещалось резать бечевки и ленты, которыми были завязаны покупки и подарки. (Я помню, на кухне в буфете открывался ящик, и в нем лежали пробки, на которые были намотаны эти самые ленточки и веревки.) И вот ломались ногти, доставались иголки, чтобы все это поддевать и разворачивать.

Для чего? Почему?!

А потому, что, как говорил Серафим Саровский: «Паче поста и молитвы есть послушание». Это была для нас настоящая школа, урок – всегда доводить начатое дело до конца.

Вот и раскручивали мы эти веревочки. За это время много чего передумаешь. Даже и пирожное есть порой расхочется, пока эту коробку развяжешь… (V, 6)

ВЕРТИНСКАЯ АНАСТАСИЯ

(1993)

Я влюбился в нее, посмотрев «Человека-амфибию»…

Она была очень красивая. Когда я поступил в Щукинское училище, уже выходил ее «Гамлет» со Смоктуновским. Там была невероятная история… хотя ничего невероятного в ней нету. Я не знаю, любила ли она меня когда-нибудь так, как я в нее был влюблен. В тот момент у нее был такой выбор! Такой пасьянс лежал перед ней… Она могла снять с полки любого. Именитость ей была не нужна, она сама была дочкой Вертинского. Фамилия Михалков не могла произвести на нее впечатление.

Я мучительно был влюблен, мучительно. И мучил ее, наверное, всякими звонками, ревностью. И наступил момент разлада, мы расстались.

Я уехал из Москвы на пробы. У нас была близкая подруга, Лена Матвеева, замечательный человек, балерина. Мы с ней, когда я вернулся, пришли на день рождения Вани Дыховичного, а компания там была веселая: Вика Федорова, Полянский, Дыховичный. И туда пришла Настя с Андреем Мироновым. Я сидел наискосок от нее за столом… И дальше очнулся на лестничной клетке – в поцелуе с ней. Она меня увела оттуда – дело не в том, кто кого увел, но было ясно, если бы она этого не захотела, никогда бы в жизни ничего не было. Во мне не имелось той силы, обаяния и тех возможностей, которые могли ее сломить. Она ко мне приспустилась, снизошла. Я помню как сейчас ощущение того электричества, которое возникло. Должен сказать, не вдаваясь в подробности, что у Насти мужской ум и мужской характер…

Мы прожили вместе три года, но вместе-вместе – полтора. Известие, что она беременна, меня так обрадовало: теперь «не соскочит», не уйдет. Это подтверждает, как я безумно был влюблен. У нас родился сын. Потом его воспитывала бабушка, ее мама, и мне было мало знакомо ощущение отцовства. Я думал, что, может быть, это наследственное…

Настя ни разу в жизни не дала мне понять и почувствовать, что она мною восхищена или что ей нравится то, что я делаю… В общем, я так и не научился быть тем, кем она хотела меня видеть.

Сначала я пытался, потом бросил… (III, 2)

(2000)

Интервьюер: Пожалуй, единственная неудача в вашей жизни – это ваш первый брак с Анастасией Вертинской, с которой Вы вместе учились на одном курсе в «Щуке»…

Нет, абсолютно нет.

Как можно назвать неудачным брак, в котором родился хороший парень по имени Степан?!

Но Вы же быстро расстались? Вы прожили вместе всего три-четыре года…

Года четыре, да.

Ваш друг Евгений Стеблов в своей книге вспоминает, как Вы незадолго до разрыва с Вертинской с ним встретились и сказали ему с горечью: «Она меня не любит».

Вы знаете, я верю всем, кто пишет воспоминания.

Я лично этого не помню, поэтому у меня есть основание предполагать, что это было именно так. Вероятно, я сказал Стеблову, что она меня не любит. Очень может быть. Понимаете какая вещь: я, когда снимаю картину, могу про нее все сказать – почему я стал ее снимать, почему я снимаю так или этак… А потом проходит какое-то время, и это как ступень ракеты, она отпадает, начинает жить своей жизнью.

Вот сейчас спросите меня, как мы снимали «Обломова», я и не расскажу…

Это Вы к тому говорите, что для Вас и брак с Вертинской – это пройденная ступень, и Вы уже не помните, как это было?

Я помню все, как это было, но у меня нет осадка горечи.

Но Вы ее добивались?

Да.

В то время Вертинской добивался еще и Андрей Миронов. Говорят, он сходил по ней с ума…

Сходил. И Миронов, и, если не ошибаюсь, Смоктуновский. Много людей. Один парень у нас был на курсе… такой сумрачный, сумасшедший. По-моему, он от нее с ума и сошел на самом деле…

Я очень много из-за нее дрался, это точно.

Правда?

О! Жуть! Кошмар!

Как дрались? Где?

Ну, всего не упомнишь – и в ВТО, и в Доме кино.

Не так посмотрели… Вот видите мой нос…

У Вас сломан нос из-за нее?

Да…

Но в моей памяти не осталось каких-то конкретных эпизодов, случаев, которые послужили бы причиной разрыва. Я не могу сказать: «Вот она сделала то-то, и поэтому мы с ней разошлись». Мы просто поняли, что в одной корзинке двум таким «фруктам» не усидеть.

Когда я встречаю ее, я испытываю замечательное чувство теплой ностальгии. Тем более, что вырос сын, который умно и иронично относится и к нашим тем отношениям с ней, и к сегодняшним, и к ней отдельно, и ко мне отдельно… (II, 33)

(2007)

Интервьюер: И чем же Вы покорили Ассоль? Это случилось в «Щуке»?

Мы учились на одном курсе, пока меня не выгнали, но познакомились раньше, еще до поступления в Щукинское училище.

Андрон ухаживал за Марианной, старшей сестрой Насти, но ему нравилась и младшая. Мой бедный брат разрывался, как двуглавый орел, поглядывая то в одну сторону, то в другую.

Марианна была раскованная, веселая, компанейская, Настя выглядела закрытой и сдержанной.

Она уже начала сниматься и ощутила вкус обрушившейся славы, знала себе цену и никого близко не подпускала, держа поклонников на расстоянии.