Джон Рокфеллер - Банкир в XX веке. Мемуары

Роббинс говорил и писал по-английски с необыкновенной элегантностью и стилем. После войны его интерес к искусству начал доминировать над экономикой и он стал председателем Национальной галереи и директором Королевской оперы. Лайонел был одним из наиболее широких и образованных людей, которых я когда-либо знал, и я ценил эту дружбу вплоть до его смерти в 1984 году.

ОБЩЕНИЕ С СЕМЬЕЙ КЕННЕДИ

Этот год стал для нас с Биллом приятным и разнообразным. Мы встретились с рядом интересных людей и многое узнали о стране и ее народе. Билл был замечательным компаньоном, и мы проводили уикенды в загородных поездках на велосипеде, играя в гольф или посещая новых друзей в их загородных домах. Несколько раз мы отправлялись в Оксфорд или в Кембридж, чтобы повидать друзей из Гарварда, которые учились в Англии. Во время одной из поездок в Кембридж мы повидали Джона Кеннета Гэлбрайта и его жену Китти. Я знал Кена в Гарварде, тогда молодого преподавателя по экономике сельского хозяйства. Кен был большим поклонником лорда Кейнса и направился в Кембридж специально для того, чтобы заниматься под руководством великого человека. Хотя наши взгляды на вопросы экономики и политики сильно отличались, это никогда не мешало нам поддерживать сердечные личные отношения на протяжении многих лет.

Однажды Рэндольф Черчилль, сын Уинстона Черчилля, писавший в то время для газеты «Ивнинг стандард», пришел, чтобы проинтервьюировать «Рокфеллера, приехавшего учиться в Англию», и на следующий день из его колонки явствовало, что я приехал в страну якобы для того, чтобы найти себе английскую невесту. Эта история была перепечатана по всей Британской Империи. В течение нескольких недель я был завален предложениями о женитьбе, многие из которых сопровождались фотографиями, от многих считавших себя кандидатками в невесты, в том числе и из таких далеких мест, как Нигерия.

Примерно в середине года приехал Джозеф П. Кеннеди со своей женой и несколькими детьми, чтобы занять пост посла при Сент-Джеймском дворе1. За относительно короткое время Кеннеди стал исключительно непопулярным в Британии, прежде всего из-за его предположительно пронацистских симпатий, а затем из-за противодействия помощи США Британии и Франции после начала войны. Однако в начале 1938 года все это было еще в будущем, и британская политическая и финансовая элита любила и уважала его.

Посол Кеннеди быстро стал неотъемлемым элементом лондонской светской жизни, его часто фотографировали в ночных клубах и на гала-приемах в Кенгсингтоне. Он и миссис Кеннеди щедро принимали гостей в американском посольстве. Они устроили экстравагантный бал для того, чтобы представить свою дочь Кэтлин британскому обществу, и я был приглашен на этот бал. Именно там я впервые встретил Джона Ф. Кеннеди, который прибыл из Гарварда специально на этот вечер. Хотя мы одновременно учились в Гарварде, мы никогда не встречались раньше. Джек был привлекательным, общительным молодым человеком, худощавого телосложения, с непокорной копной темно-рыжих волос. Он с интересом расспрашивал меня о моих впечатлениях о политической ситуации в Великобритании.

Кэтлин была хорошенькой и живой девушкой, имевшей в Лондоне огромный успех. Позже она вышла замуж за маркиза Хартингтона, однако в тот год, о котором идет речь, она была еще свободной, и я несколько раз с радостью провел время в ее обществе. (Кэтлин и ее муж трагически погибли в авиакатастрофе вскоре после войны.)

ПЕДРО БЕЛЬТРАН: БУДУЩИЙ ПРЕМЬЕР-МИНИСТР ПЕРУ

За год, проведенный в Лондоне, у меня появился целый ряд хороших друзей, однако наиболее интересным был Педро Херальдо Бельтран, человек почти на 20 лет старше меня. Педро происходил из знаменитой семьи перуанских помещиков и был владельцем и издателем влиятельной газеты «Ла Пренса», издающейся в Лиме. Он получил степень по экономике в ЛШЭ 20 годами раньше и к тому моменту, когда я его встретил, был главой Центрального банка Перу. Педро находился в Англии в связи с деловыми интересами семьи, однако в душе он был интеллектуалом и каждую неделю проводил несколько дней в ЛШЭ, слушая курсы по экономике, которые интересовали его. Обаятельный светский холостяк, он познакомил меня с несколькими необыкновенно красивыми женщинами, которых я, вероятно, не встретил бы без него.

Педро был настолько интересным человеком, что я дал ему рекомендательное письмо моему брату Нельсону, у которого начал проявляться явный интерес к Латинской Америке. Это знакомство оказалось очень удачным несколькими годами позже, когда президент Рузвельт назначил Нельсона руководителем Управления координации по межамериканским делам, а Педро стал послом Перу в Соединенных Штатах.

НОВЫЙ ВИЗИТ В ТРЕТИЙ РЕЙХ

Во время рождественских каникул 1937 года Билл и я совершили поездку в Германию. Я особенно вспоминаю «шерстяные» изделия, сделанные из древесной массы, - реальная шерсть, как я предполагаю, ушла на военные нужды.

В Мюнхене мы оказались свидетелями большой похоронной процессии генерала Эриха Людендорфа, фактического руководителя армии Германии во время Первой мировой войны и соратника Гитлера по пивному путчу 1923 года. Огромнейшая толпа, самая большая, которую я когда-либо видел, перегородила Людвигштрассе - основной бульвар Мюнхена. Войска СС в полном вооружении, стоявшие строго по стойке смирно, располагались по обеим сторонам улицы. В то время как Билл и я проталкивались вперед, мимо нас проходил похоронный кортеж: во главе колонн солдат, идущих гусиным шагом, шел Гитлер. Я сделал фотографию своей «лейкой», когда он важно проследовал мимо, принимая нацистские приветствия среди оглушительных криков «Зиг хайль!». Никогда не видел ничего равного такому истерическому восхищению толпы и не испытывал такого сильного ощущения дискомфорта в связи с тем, на кого это восхищение было направлено.

После этой вызвавшей озноб встречи я провел остаток каникул во Франкфурте с близким другом по Гарварду Эрнстом Тевесом и его отцом, известным немецким промышленником. Мы посетили ряд приемов, включая изысканный костюмированный бал, где усилия представителей франкфуртского общества почти исступленно были нацелены на то, чтобы хорошо провести время. Из разговоров я узнал, что, по мнению многих, агрессивные требования Гитлера о возврате немецких территорий неизбежно приведут к войне, хотя никто не хотел протестовать. Мне также показалось, что растущая регламентация повседневной жизни, угрожающая нацистская идеология и возмутительное преследование евреев и не только их породили сильное подспудное ощущение страха и тревоги. Казалось, что люди боятся сказать или сделать что-либо неправильное. «Хайль Гитлер!» было обязательным приветствием для всех. Свастики были повсюду, и люди с подобострастием уступали дорогу чиновникам нацистской партии, где бы они их ни встречали. Веселье на вечеринках и приемах, которые я посещал, казалось принужденным и пустым. Я вернулся в Англию, испытывая опасение за будущее.