Абель-Фишер - Николай Михайлович Долгополов

радиобатальоне. Кренкель спросил: «Ты что здесь делаешь?» И отец ответил: «Работаю музейным экспонатом». Восстановилась дружеская связь. Очень хорошие отношения были с Кононом Молодым.

— Но Лонсдейл был гораздо моложе вашего отца.

— И моложе, и совершенно другой по характеру. Папа — сдержанный, а Конон — экстравагантный, но были на «ты», дружили. Из Конона красноречие било фонтаном. И вот он о своем деле много говорил. И на «Мертвый сезон» они вместе ходили.

— Тогда народу впервые показали полковника Абеля и в общих чертах рассказали, чем он занимается. А как его уговорили в этой картине сняться?

— Отец был не слишком доволен. Говорил, что ничего из этого не выйдет, что смешно разучивать текст. Но ему было безумно интересно.

— Конечно, все-таки фильм о судьбе разведчика.

— Да нет, он обожал хотя бы в общих чертах осваивать что-нибудь новое. Это было потребностью. Новизна его волновала, притягивала. И если в новом деле удавалось приобрести некий профессионализм и самому, то интересовало вдвойне. Ему было любопытно, как его начнут снимать, как это происходит на самом деле. У нас дома часто бывал сценарист фильма Владимир Вайншток — остроумный, ехидный человек, прямо сплошное удовольствие. Он снял как режиссер фильмы «Дети капитана Гранта» и «Остров сокровищ». Кто их не видел! С Вайнштоком и только с ним и общались. Все вспоминают режиссера «Мертвого сезона» — Кулиш, Савва Кулиш. Но я его в жизни не видела. Ездили с Кононом на съемки, смотрели какие-то эпизоды. Они с Вайнштоком втроем приезжали на дачу, разбирали по косточкам. В основном чертыхался Конон, а папа ему подпевал-поддакивал. Вайншток хорохорился: «Вы оба ничего не понимаете в жанре. Драка и погоня — обязательная принадлежность». А эти в два голоса: «Драк быть не должно. Погоня — это уже не разведка. Не та проба». Я знаю, что Конон с папой были в восторге от первой серии. Там посещение бегов, музыка с одними и теми же пластинками. Как я понимаю, это хотя бы приблизительно походило на то, что обоим в действительности приходилось делать и потому им нравилось. А вторую серию — боевик папа назвал «клюквой развесистой». Но что меня поражало: папа — многолетний профессионал из всего чтива предпочитал детективы. Смеялся, что так «чистятся мозги. Прочитал. Забыл. Отдохнул. Опять прочитал».

— Эвелина, осталось здесь, на даче, что-нибудь сделанное отцом?

— Беседка — моя семейная реликвия. И больше ничего. Его рисунки, картины — в Москве. А те из них, с которыми у меня душевной связи не было, отдала. Он их делал там, и я их не хотела держать.

— Но почему?

— Вот приходит человек и спрашивает: «А кто это на картине? А гдей-то такая природа? Это негр?» Отец всегда отвечал: «Да, бродяга». И остальное его просто не волновало. А я не знаю, что сказать, и эта ситуация раздражает и меня, и людей.

— Несмотря на некий налет таинственности, мне почему-то кажется, что о вашем отце народ знает немало. Мы в поселке заблудились, но на дачу вашу нас выводили дружно и точно.

— Верно. К нам как-то приезжал директор Ботанического сада, с которым мы познакомились у Кренкелей. Он тоже плутал и искал: «Где тут дача Фишеров?» А ему: «Так это к знаменитому шпиону Абелю — вам вон туда». И отец от этого страдал по-настоящему. Он-то надеялся, что вернется и от псевдонима освободится. Но так и не удалось.

— Да и как, если имя стало легендой. Эвелина, и вы сохранили фамилию отца?

— Я ее никогда не меняла. И полагала, что именем Вильяма Генриховича Фишера могу всегда гордиться. Своего тоже не стеснялась. Дедушка по паспорту — Генрих. Отец — Вильям. А я — Дуня?

Бабушка и дедушка

После возвращения из Англии семья одно время даже обосновалась на территории Кремля. Но это как бы попутно: бабушка, мать отца, была секретарем Клуба старых большевиков, и потому жили там, где и располагался Клуб. А дедушка работал директором Сухонского бумажного комбината — это на реке Сухони, в поселке Сокол Вологодской области. Почему после нескольких лет кремлевской жизни не остался в Москве? Возможно, появились какие-то сложности: у старых большевиков тоже возникали свои отношения и претензии друг к другу. А бабушка постоянно ездила к деду. Иногда в Москву наезжал и сам дедушка. Но я об этом знаю только по рассказам: помнить почти ничего не могу, родилась в 1929-м, и мы вскоре уехали в первую командировку. Дед умер в 1935-м от воспаления легких, бабушка в июле 1944-го на следующий день после открытия второго фронта.

Избежали они всех этих страшных чисток. Да и когда началось все то сталинское и ежовское, бабушка уже была страшно больной: полиартрит — руки и ноги скрюченные. И ни в каких партийных делах участия уже не принимала. Может, им в чем-то и повезло. А насчет лояльности деда… Не берусь утверждать, что был он человеком независимым. Но считаю, все-таки не случайно работал где-то у черта на куличках в Вологодской губернии, подальше от всего этого.

А то, что Ленина знал — ну да. Был в кружке в северном Союзе борьбы за освобождение рабочего класса. Кружком руководили Ульянов, Кржижановский, Мартенс, еще кто-то…

Знаю, бабушка дружила с сестрами Ленина, но как? На кошачьей основе. Те кошек любили, и бабушка тоже. И знакомство у них в основном было кошачье. О близости с партийным руководством в семье нашей никогда никаких разговоров. И все они — и дедушка с бабушкой, а потом и папа — похоронены в одном склепе на Донском.

Вильям и Генрих

У отца был родной брат. В некоторых книгах его называют Гарри, но это — по-английски. Правильнее — Генрих. Он постарше отца года на два.

И однажды, уже после их возвращения в Москву, Генрих был на речке. Увидел тонущих детей, бросился их спасать. Девочку какую-то вытащил, а сам утонул.

Когда мама узнала об этом, у нее, оглушенной горем, вырвалось: «Почему не Вилли…» Это известно из семейных легенд. Первенец — Генрих — был ее любимцем.

А папа, насколько понимаю, рос сорванцом, доставлял много хлопот. Это и бабушка рассказывала. Постоянно попадал в переделки. Однажды, еще в Англии, врезался на велосипеде