Мария Савельева - Федор Сологуб

Безусловно, до публикации «Мелкого беса» отдельным изданием Федор Кузьмич оставался в числе не самых известных публике символистов. Впрочем, он был не первым, кто жаловался на задержки публикаций в «Весах». Гиппиус в печати ругала журнал за то, что ее статья «Мы и они» пролежала в редакции год.

Как бы то ни было, в переписке с Брюсовым Сологуб признавался в своей мнительности: «Ваше милое и дружеское письмо убедило меня, что я грубо ошибался, в чем виною тень смерти, уже давно омрачившей мою жизнь». О потере сестры Сологуб писал: «Мы прожили всю жизнь вместе, дружно, и теперь я чувствую себя так, как будто все мои соответствия с внешним миром умерли… и все люди меня ненавидят». В этот период он тяготился своей угрюмостью в компании знакомых. В преддверии Нового, 1908 года, приглашая в гости Георгия Чулкова с супругой Надеждой Григорьевной, Сологуб оговаривал: «Если ничего более веселого Вам сегодня не предстоит, то я буду рад, если Надежда Григорьевна и Вы придете ко мне».

Крах политических ожиданий тоже не добавлял писателю оптимизма. В сварливом настроении Сологуб пребывал в момент знакомства со своей будущей женой, Анастасией Чеботаревской. Они виделись и раньше, но близкого знакомства не завязывалось. В 1905 году Алексей Ремизов писал Сологубу: «Посылаю рецензию на „Вопросы жизни“ Анастасии Николаевны Чеботаревской. Вы ее встречали у Вячеслава Иванова: такая прихрамывающая с ехидничающим смешком»[19]. Мало кто в литературном Петербурге был очарован этой женщиной. Николай Оцуп писал, что Чеботаревскую «не любил никто, кроме Сологуба». Но и чувства, которые абсолютное большинство знакомых питало к Сологубу, сложно было назвать любовью.

Отношения этих двух угрюмцев начались с размолвки. Весной 1907 года Анастасия Чеботаревская задумала издать сборник писательских автобиографий и собрала их 25 штук, но издание так и не состоялось. Писатели и поэты отвечали ей по-разному. Утонченный Блок был сама любезность: «Вот четвертушка с автобиографией, м. б., слишком длинной и витиеватой? Сокращайте, конечно, как хотите», жалел, что не может зайти к Чеботаревской сам — слишком далеко, выражал большую радость по поводу того, что Чеботаревская высоко оценила его сборник «Снежная маска». Изысканный Леонид Андреев тоже был готов к сотрудничеству: приглашал Анастасию Николаевну заходить к нему, обещал рассказать ей свою биографию и дать фото. Затейник Ремизов, которому Чеботаревская никогда не нравилась, прислал ей откровенно ироническую автобиографию. Обратилась она и к Сологубу, но… результат был вовсе плачевным. Ничто не предвещало их будущей близости. Сологуб категорически отказался предоставлять о себе подробные сведения, ссылаясь на свою безвестность, а кроме того, нудно и многословно распек молодую корреспондентку: «Биография моя никому не нужна. Это видно хотя бы из того, что даже и Вы, хотя и работаете для истории литературы, всё же никогда не поинтересовались даже моим именем. „Ф. К. Сологуб“, как Вы пишете, я никогда не именовался, потому что я не принадлежу к роду Соллогубов, и моя фамилия Тетерников. Литературный же мой псевдоним состоит из 14 букв, не более и не менее: Федоръ Сологубъ, с одною буквою Л, а не с двумя; не просто Сологуб, и не Федор Кузьмич Сологуб (такого нет и не было), а именно Федор Сологуб»[20]. Чеботаревская, однако, сумела любезностью растопить сердце писателя. При всей своей ранимости она имела талант организатора и, часто в своих начинаниях сталкиваясь с отказами, не оставляла энергичной деятельности.

Дальнейшая переписка Сологуба и Чеботаревской продолжилась лишь спустя несколько месяцев, в начале 1908 года, в дружеской и шутливой манере. Вот они заключают пари об авторстве вспомнившейся строчки, и выигрывает Сологуб: стихи принадлежат не Пушкину, а Дельвигу. А вот в следующем письме он уже называет Анастасию Николаевну «милой Плаксой». Спустя месяц после установления переписки происходит первая размолвка: Чеботаревская обижена, что Сологуб не прислал ей стихи. Вспышки гнева и раздражения часто омрачали эти отношения, но, как ни странно, Сологуб, сам склонный к неровному поведению, смог взять на себя роль спокойного утешителя. Над сердитостью своей подруги он добродушно подтрунивал: «Позвольте сказать Вам, Глубокоуважаемая Плакса, что, пишучи сердитые письма, не извиняются в приписке головною болью: это портит весь эффект». Обращение «Глубокоуважаемая Плакса» напоминает об аллегориях из сказочек Сологуба и о фантастической атмосфере его рассказов, таких как, например, «Очарование печали». Потом в семейной жизни Сологубы будут называть друг друга одним и тем же выдуманным тайным именем — «Малим», «Малимочка», таким же экзотическим, как имена множества героев Сологуба. По отношению к Чеботаревской он вел себя как снисходительный маститый писатель и отчасти — как добрый волшебник. Их переписка была игрива: приглашая Чеботаревскую к себе в гости, Сологуб обещал, что недотыкомка спрячется и «буки» не будет ни одной.

Анастасия Николаевна была менее психически устойчива, чем ее будущий муж. Врачи ставили ей диагноз: «циркулярный», или маниакально-депрессивный психоз. Болезнь была унаследована Анастасией Николаевной от матери вместе со склонностью к самоубийству. Первый приступ психоза случился с ней в юности, еще до знакомства с Сологубом, и потом эти состояния повторялись. Может быть, забота о жене спасла самого Сологуба, потенциально склонного к нервным заболеваниям, и вытеснила темные стороны его сознания. Не сохранилось сведений о том, что Сологуб когда-нибудь хотел добровольно расстаться с жизнью, но самоубийцы его всегда интриговали и в литературе, и в реальности. Как бы то ни было, после знакомства с Чеботаревской в его творчестве появляется больше мироприемлющих нот.

В моменты, когда Анастасия Николаевна разуверяется в жизни, Сологуб пишет ей, что счастье не дается извне, его нужно сотворить: «Счастье — пустяк; всё дело только в том, чтобы чувствовать себя достойною счастия».

Постепенно Сологуб привязывался к Чеботаревской. Расстроился, когда она позвала его в ресторан и не приехала. Приглашал ее встретить вместе Пасху и похристосоваться. Анастасия Николаевна уговаривала его летом 1908 года снять дачу рядом с ней, но писатель отказался и лишь навещал ее. С самого начала отношений Сологуб ценил Чеботаревскую как тонкого и чуткого собеседника. Весной он советуется с ней о ведении переписки с почитательницей его творчества, некоей госпожой Соколовой. В установлении отношений с людьми Чеботаревская была опытнее, чем «кирпич в сюртуке» Сологуб. Стиль его писем становится всё более доверительным и заботливым: «Пожалуйста, не делайте храбрости и топите печки. Поцелуйте от меня и за меня Ваши ручки и скажите себе при этом ласковые слова, слов десять». Далее становится неудобно читать эти письма, как будто подглядываешь за их авторами. С окончанием дачного сезона 1908 года Анастасия Чеботаревская переезжает к Федору Сологубу.