Александр Новиков - В небе Ленинграда

Столкнувшись с таким необъяснимым для них явлением, как таран в небе, гитлеровские летчики стали вести себя неуверенно. Их постоянно преследовал страх перед тараном. И уже на исходе первого месяца войны немецкие пилоты начали избегать сближения с нашими истребителями на расстояние меньше ста метров. Это было на руку ленинградским летчикам, так как оставляло за ними преимущество в маневре, позволяло владеть инициативой в воздухе и навязывать врагу свою тактику. Страх перед тараном сковывал действия фашистов и мешал им в полной мере использовать превосходство своих самолетов. Нередко же гитлеровцы и вовсе не принимали боя.

Таран в то время имел огромное политико-воспитательное и психологическое значение. Он явился еще одним убедительным свидетельством, что мы уже тогда, в самый тяжелый период войны, взяли верх в главном - в области морального состояния армии и народа. А что это означало, можно судить по потерям фашистской авиации в первые недели войны. В том, что они оказались очень большими и неожиданными для врага, основную роль сыграли морально-политические качества советских летчиков.

Только за период с 22 июня по 19 июля противник потерял 1284 боевых самолета, т. е. более четверти всей авиации, которой он располагал на Восточном фронте{107}. Значительные потери в технике и в кадрах вынудили гитлеровское командование уже в сентябре 1941 г. снимать авиацию с других театров военных действий и спешно перебрасывать ее на советско-германский фронт, направлять в действовавшие воздушные флоты пилотов, окончивших авиашколы в 1941 г.

Вот чем обернулась для нацистов уверенность в том, что наша авиация, застигнутая войной в стадии перевооружения, не сможет оказать серьезного сопротивления военно-воздушным силам вермахта. Просчитавшись на земле, фашисты просчитались и в воздухе. Гитлеровцы, несмотря на большой урон, который понесла авиация наших приграничных округов в первые дни вторжения, все же не смогли нанести ей решительного поражения и сбросить ее с весов войны. Помимо того, авиация внутренних округов и дальнего действия, авиационные заводы, базы и учебные центры оказались вне досягаемости вражеских воздушных ударов. Это позволило нам впоследствии, учтя опыт начального периода войны, создать, по существу, качественно новую, совершенную по тем временам боевую авиацию и соответственно перестроить ее тактику, основные принципы ее организации и управления.

Конечно, обошлось нам все это ценой крови многих наших

летчиков, не щадивших себя в бою и часто шедших на самопожертвование. Но делавших это не стихийно, не в ослеплении ярости, а вполне сознательно, ибо так требовала обстановка. В основе этих подвигов лежало трезвое самосознание народа, понимавшего, что речь идет о жизни и смерти всей страны, всех ее социалистических завоеваний, и тот всеобщий героический настрой чувств, который не мог не передаться армии.

1941 год был тяжелым годом в истории нашего Отечества, и потому именно тогда нравственная сила народа выразилась с наибольшей чистотой, полнотой и энергией. Именно она, эта нравственная сила, умело поддерживаемая и направляемая партией, прикрыла те бреши, которые образовались тогда в нашей обороноспособности. Массовый героизм на фронте, "безумство храбрых" на какое-то время стали решающим фактором в неравной схватке с чудовищной военной машиной гитлеризма.

Из истории известно, что в такие критические периоды в жизни страны, каким стал для нас 1941 год, сознание и чувства народа необычайно обостряются. Он проявляет себя во всем блеске своих лучших качеств, становится еще мудрее и прозорливее. Он становится Героем во всеобъемлющем значении этого слова. Это и подтвердил 1941 год. Бросаясь тогда в воздушные и огневые тараны, под гусеницы танков, умирая, но не сдаваясь в плен, советские люди с потрясающей убедительностью показали свою преданность коммунистическим идеалам и социалистическому отечеству.

Факт этот огромной значимости, и факт бесспорный. Он особенно впечатляющ, когда происходит на твоих глазах. А мне однажды посчастливилось быть непосредственным свидетелем такого героического проявления духа народного. Правда, это случилось не в июле, а осенью, но время тут не имеет значения.

Ночью 5 ноября завыли сирены, и почти тотчас в небе лихорадочно заметались лучи прожекторов. Ленинград уже более месяца находился в блокаде, и фронт был настолько близок от города, что вражеские самолеты долетали от внешних границ зон наших постов ВНОС до центра города в считанные минуты. Бомбардировщики, шедшие с запада, оказывались над Дворцовой площадью через две минуты. Самый дальний путь был с востока - со стороны Невской Дубровки. Но и это расстояние фашистские самолеты преодолевали за шесть минут. Так как радиолокационных установок у нас тогда было очень мало, а посты ВНОС засекали "юнкерсы" и "хейнкели" визуально или по звуку, то нередко сигнал воздушной тревоги раздавался одновременно с гулом вражеских бомбардировщиков. Так было и 5 ноября.

Под раздирающий душу вой сирен я спустился на первый этаж, служивший нам бомбоубежищем, но тут же передумал и вышел на улицу. Над Дворцовой площадью было светло, как днем. Часто и ожесточенно хлопали зенитные орудия, сквозь выстрелы их иногда прорывался приглушенный расстоянием гул фашистского самолета. Когда он появился над Невой, прожектористы быстро нащупали его и взяли в перекрестие слепящих лучей. Я узнал силуэт "Хейнкеля-111". Он медленно, как бы плывя, проходил над Невой в сторону Смольного.

Вдруг откуда-то из мрака выскочила "чайка" - И-153. Это был самолет 26-го ночного истребительного полка, несшего непосредственную воздушную охрану города. Маленький юркий ястребок открыл огонь по противнику. В холодном аспидном небе вспыхнули нити трассирующих пуль. Вражеский пилот сделал маневр, и бомбардировщик провалился в темноту. Прожекторные лучи снова заметались в небе.

- Уйдет мерзавец! - невольно вырвалось у меня.

Но прожектористы снова отыскали врага и взяли его в "вилку". Через несколько секунд из тьмы вынырнул и наш ястребок. Очень маневренный и верткий, он устремился на "хейнкеля". Расстояние между самолетами быстро сокращалось, и я напрягся, ожидая пулеметного огня. Но наш летчик почему-то не стрелял. "Неужели боеприпасы кончились?" - подумал я. И тут же последовал удар, а за ним яркая вспышка - "чайка" мотором врезалась в плоскость Хе-111. Бомбардировщик качнулся, накренился и камнем полетел вниз. На крыше здания штаба округа раздались ликующие возгласы и бурные аплодисменты дежурных смен МПВО.

Фашистский самолет упал в Таврический сад. Экипаж его был пленен. Нашего пилота сильным ударом вышибло из кабины. На какое-то время он потерял сознание, а когда очнулся, дернул за вытяжное кольцо парашюта и благополучно спустился на крышу одного из строений Невского завода имени В. И. Ленина.