Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский

ее и смеется над ней. Мне казалось, что я видела преступника, который прощает грехи праведнику».

Идея о добродетельном человеке, который может оказаться страшным злодеем, была уже намечена Достоевским в «Петербургской летописи» и иллюстрирована на примере почтенного Юлиана Мастаковича («Елка и свадьба»). В «Неточке Незвановой», написанной в ту же эпоху, тема «доброго сердца» получает свое художественное завершение. Лицемерный праведник и добродетельный палач Петр Александрович, «скрывающий свой взгляд под большими зелеными очками», заслуживает место в ряду самых жутких, демонических героев Достоевского. В истории Александры Михайловны мотив тирании сильного над слабым звучит не менее трагически, чем в повести «Хозяйка». Но в романе он освобожден от романтической сказочности и фантастики. Александра Михайловна – петербургская светская дама, а не полубезумная волжская дикарка; Петр Александрович – «богатый человек в значительных чинах», а не колдун-чернокнижник, как Мурин. Трагедия «слабого сердца» изображена в плане психологическом, и это усиливает ее художественную выразительность.

Развязка «Неточки Незвановой» осталась незаконченной. Петр Александрович понимает, что Неточка его отгадала, и решает мстить. Он застает ее в библиотеке с роковым письмом в руках и обвиняет перед Александрой Михайловной в безнравственном поведении. «Поверьте мне, сударыня, – говорит он жене, – я знаю свои обязанности, и как бы вы великодушно ни извиняли меня, я буду говорить прежнее, что преступление всегда останется преступлением, что грех всегда будет грехом, постыдным, гнусным, неблагородным, на какую бы степень величия вы ни вознесли порочное чувство». Неистощимая злоба и мстительность прорываются, наконец, у этого героя нравственности, он наносит последний, смертельный удар своей жертве.

Попытка создать большую форму психологического романа Достоевскому не удалась. «Неточка Незванова» – не единый роман, а три отдельные повести. Рассказчица оказалась слишком бесцветной, чтобы претендовать на роль героини. Но какое сложное богатство идей, образов и приемов заключено в этом произведении! «Неточка Незванова» есть та лаборатория, в которой вырабатывается идеология и техника больших романов.

Глава 6

Достоевский-революционер

Юность Достоевского прошла под знаком романтического «мечтательства», шиллеровского идеализма и французского утопического социализма. Под влиянием Жорж Санд и Бальзака у него рано пробуждаются общественные интересы. Белинский восторженно приветствует автора «Бедных людей» как создателя первого русского социального романа. Протест против социальной несправедливости и защита «униженных и оскорбленных» последовательно проводится во всех его ранних произведениях. В «Петербургской летописи» мы уже встречаем призыв к общественной работе («обобщенные интересы, сочувствие к массе общества и к ее прямым, непосредственным требованиям»). Достоевский не только изучает французские социальные теории, но и пытается осуществить их в жизни. Зимой 1846 г. он со своими друзьями, братьями Бекетовыми, делает опыт «ассоциации».

«Бекетовы вылечили меня своим обществом, – пишет он брату. – Наконец, я предложил жить вместе. Нашлась квартира большая, и все издержки по всем частям хозяйства – все – не превышает 1200 руб. ассиг. с человека в год. Так велики благодеяния ассоциации». И дальше: «Видишь ли, что значит ассоциация? Работай мы врозь, упадем, оробеем, обнищаем духом. А двое вместе для одной цели – тут другое дело». Переход от романтического идеализма к социализму был вполне естественным. Молодой писатель жил в атмосфере мистических чаяний, веры в скорое наступление золотого века и в полное преображение жизни. Ему казалось, что новое христианское искусство (Виктор Гюго, Жорж Санд, Бальзак) призвано обновить мир и осчастливить человечество; он верил, что системы Сен-Симона, Фурье и Прудона сдержат обещания романтизма, утолят его тоску по лучшей жизни. Для поколения 40-х гг. социальный утопизм представлялся продолжением христианства, осуществлением евангельской правды. Он был переводом на современный «общественный» язык христианского Апокалипсиса.

Вспоминая о своей восторженной юности, Достоевский пишет в «Дневнике писателя» (1873): «Тогда понималось дело еще в самом розовом и райски-нравственном свете. Действительно правда, что зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации. Все тогдашние новые идеи нам в Петербурге ужасно нравились, казались в высшей степени святыми и нравственными и, главное, общечеловеческими, будущим законом всего без исключения человечества. Мы еще задолго до парижской революции 48-го года были охвачены обаятельным влиянием этих идей».

В своем «объяснении» следственной комиссии Достоевский смело признается в увлечении утопическим социализмом. «Фурьеризм, – пишет он, – система мирная: она очаровывает душу своей изящностью, обольщает сердца тою любовью к человечеству, которая воодушевляла Фурье, когда он составлял свою систему, и удивляет ум своею стройностью. Привлекает к себе она не желчными нападками, а воодушевляя любовью к человечеству. В системе этой нет ненависти».

От утопии преображения мира, от христианского социализма Достоевский никогда не отречется. Идея золотого века и мировой гармонии – самая заветная, самая «святая» его идея: она стоит в центре его мировоззрения и творчества.

Познакомившись с Петрашевским весной 1846 г., он берет в его библиотеке книги социально-христианского содержания: Le nouveau Christianisme[13] Сен-Симона, Le vrai Christianisme suivant Jésus-Christ Кабэ, De la célébration du dimanche Прудона.

B 1847 г. он начинает посещать его кружок и встречает в нем много единомышленников: А.П. Милюков преклонялся перед Ламенне и переводил на церковнославянский язык его Paroles d’un croyant[14]; К.И. Тимковский «обещался в одну из пятниц доказать путем чисто научным божественность Иисуса Христа, необходимость пришествия Его в мир на дело спасения и рождение Его от Девы»; поэт А.Н. Плещеев писал:

Сижу ли окружен шумящею толпою

На пиршестве большом, мне слышен звук цепей;

И предстает вдали, как призрак предо мною,

Распятый на кресте Великий Назорей.

Другой петрашевец, Европеус, на следствии заявлял, что «характер теории Фурье есть „религиозный“, гармонический, научный и мирный, противоположный всяким насильственным переворотам, революциям и беспорядкам». Так же смотрел на фурьеризм и петрашевец Дебу. «Теория Фурье, – показал он, – не заключает в себе ничего вредного для общества, напротив, она мирит людей всех классов и состояний, поддерживает религиозные чувства и побуждает к сохранению порядка».

Пламенным христианским социалистом был также петрашевец Д. Ахшарумов, который на обеде в честь Фурье (7 апреля 1849 г.) говорил: «И вот нашлись люди с горячей любовью ко всем людям, к целому человечеству, а также к Богу, которые посвятили всю свою жизнь на то, чтобы найти такое устройство общества, где все были бы богаты, счастливы и довольны, где бы самая жизнь наша, каждый день, час и минуты ее были бы благодарственным гимном Создателю, где не было бы ни слез, ни преступлений, и во главе их стоит величественный гений Фурье». Великая цель петрашевцев: реставрировать образ человека во всем его величии и красоте…