Игорь Зимин - Люди Зимнего дворца. Монаршие особы, их фавориты и слуги

Ознакомительный фрагмент

Вполне возможно, что именно эту деревянную гору восстановили в Зимнем дворце, когда подросли старшие дочери Николая II. По крайней мере, о существовании деревянной горки в Зимнем дворце мы узнаем из воспоминаний английской няни Маргарет Эггер, опекавшей детей Николая II. Она упоминает, что на первом этаже Зимнего дворца на детской половине, в одном из залов, «обитом красной материей, в котором царских детей учили танцам», находилась огромная горка из полированного дерева, с нее дети катались на войлочных ковриках.

А. Чернышев. Развлечения при Высочайшем дворе в Царском Селе в 1846 г.

После пожара 1837 г., когда семья Николая I переехала во вновь отстроенный Зимний дворец, в нем появилась совершенно уникальная игрушка – учебная яхта. Игровая комната «для мальчиков», где установили яхту, получила название Корабельной. Отвечал за строительство учебной яхты подполковник М. Н. Гринвальд[171], с лучшими корабельными мастерами он строил яхту в Адмиралтействе специально «под комнату» в Зимнем дворце. Изначально эта яхта предполагалась для обучения азам морского дела великого князя Константина Николаевича. Мальчик «планировался» отцом в первое лицо Российского военно-морского флота. Поэтому все его игрушки носили «профильный характер».

И. И. Шарлемань. Детская сыновей Николая I, или Корабельная. 1856 г.

К октябрю 1839 г. яхту вчерне закончили, разобрали и начали переносить по частям из Адмиралтейства в Зимний дворец, собирая ее «по месту». Кроме этого, яхта «доводилась» – ее зачищали, красили и полировали. Для этого мастерам-корабелам позволили не только установить в Зимнем дворце два верстака, но и даже «производить некоторый звук»[172]. Николай I держал эти работы «на контроле», повелев в октябре 1839 г. «поспешить с устройством яхты».

Когда у Александра II подросли старшие сыновья – Николай, Александр, Владимир и Алексей, для них зимой 1861/62 гг. стали заливать два катка и две ледяные горы в Таврическом саду, где соблюдался особый режим допуска публики. А для младших сыновей Александра II – Сергея и Павла – «на большом дворе Императорского Зимнего Дворца в январе месяце 1866 г. по высочайшему повелению были устроены… ледяная гора и каток…»[173].

Форма камер-казака парадная. Кон. XIX в.

Форма камер-фуръера парадная. 1912–1913 гг.

Форма придворного камер-лакея. Кон. XIX в.

Возвращаясь к началу правления Николая I, отметим, что, став императором, наряду со сложнейшими государственными проблемами, обрушившимися на него после подавления восстания декабристов, Николай Павлович начал наводить «свой порядок» в Зимнем дворце. С присущей ему педантичностью он не делил свои заботы на масштабные и мелочные. Он просто наводил порядок в своем доме.

Частью этого порядка стала новая форма для дворцовых слуг. Император в полной мере унаследовал от своего отца любовь к единообразию во всех его проявлениях. Он справедливо считал, что форма дисциплинирует, и все решения, лежащие в этой сфере, «пропускал» через себя. Это касалось и придворных сановников, и придворных слуг. Так, 30 января 1827 г. Николай I «высочайше повелеть соизволил… обмундировать в новое платье одного из придворных истопников, сделать вместо панталонов зеленые брюки, сверх сапог и представить Его Величеству»[174]. А в марте 1827 г. царь повелел «придворным истопникам и работникам, вместо двух красных суконных жилетов, впредь строить по два белых, один из пике и один из канифаса»[175].

Зимний дворец для Николая I был главным «рабочим местом», куда стекались все нити управления огромной империей. Те, кто регулярно бывали в Зимнем дворце, прекрасно знали обстановку рабочего кабинета императора, но для тех, кто видел рабочий кабинет царя впервые, – осознание того, что именно здесь принимаются окончательные решения по управлению огромной страной, было сродни потрясению.

Так, один из провинциальных генералов в 1833 г. был принят царем в его рабочем кабинете. Судя по воспоминаниям, порядок допуска к государю был следующим: «Без десяти минут 3 часа я был уже во дворце. Меня провели наверх камер-фурьеры, сдавая один другому и, наконец, привели в ротонду, откуда открывался превосходный вид на Адмиралтейство и на взморье. Здесь ожидал представления также и министр финансов царства Польского Фурман. Ко мне подошел человек в денщичьем мундире и, подробно распрося фамилию, чин, место служения, сказал, что тотчас доложит государю. Я не видел ни дежурных генерал-адъютантов, ни флигель-адъютантов. Минут через пять явился тот же денщик, прося следовать за ним, и повел меня опять вниз, в довольно темную комнату, слабо освещенную лампами и топившимся камином. Здесь, из-за ширм, вышел дежурный камердинер, опять опросивший меня и доложивший обо мне. У дверей стояли арабы и дворцовые гренадеры. Вся прислуга показалась мне чрезвычайно вежливою и предупредительною. За этой прихожей был небольшой зал, из которого шли двери в кабинет государя: двери кабинета были заставлены ширмами, и в этот зал никто не смел войти без доклада камердинера.

Вскоре меня потребовали к государю. Только что я переступил порог зала, как его величество показался из кабинета. Он был в Измайловском сюртуке, застегнутом только на верхнюю пуговицу, без эполет. Мерными шагами государь прошел по залу в амбразуру окна. Ласково ответив на мой поклон, он прислонился спиною к углу амбразуры и начал меня расспрашивать о состоянии войск, о корпусном командире, собирается ли он приехать сюда, о ружьях и этапах, – исправно ли водит партии ссыльных. При этом государь рассказал, как здесь на заставе поймали каторжника, бежавшего из Сибири. Я отвечал, что с этапов бежать почти невозможно и что каторжник сбежал, вероятно, с заводских работ.

– Каково ведут себя государственные преступники[176]? – спросил государь.

– Очень одобрительно, ваше величество, – отвечал я: – ни один ни в чем предосудительном не замечен; а что у них на сердце, от нас закрыто.

– Прощай! – С этими словами государь изволил было направиться к дверям кабинета, но вдруг, остановясь посредине зала, проговорил: – Я, может быть, у вас буду, это оттуда зависит, – и показал при этом рукою на небо. – Может быть, суждено и моему Александру Николаевичу…»[177].

Из этого эпизода следует, что рабочий кабинет императора располагался на первом этаже северо-западного ризалита уже в 1833 г.