Владимир Ленчевский - 80 дней в огне

Явился пионер Миша Рязанов. Несмотря на строгий приказ переехать на левый берег, он бежал от сопровождающего и снова осел в своем «гнезде».

— Как бы мне вашего полковника увидеть? — спросил Миша у первого же встретившегося бойца.

— А тебе зачем? Может, помладше кого надо? Полковник-то занят.

— Сведения важные, — потупив голову и слегка покраснев, пояснил Миша.

Боец истолковал это по-своему.

— Тогда другое дело, пойдем, — и повел к штольне.

— Малец секретные сведения о немцах сообщить хочет, — таинственно шепнул он коменданту штаба старшему лейтенанту Чибиреву.

Тут-то мы снова и встретились с Мишей.

— Ба, старый знакомый, так ты же на левом!

— Нет, на правом, — буркнул мальчик. — Мне к полковнику надо… По важному делу.

— А мне не скажешь?

— Могу, только полковник-то старше, а тут дело такое, — он запнулся.

— А все-таки?

— Да нет уж, не скажу.

Мальчик обладал незаурядной волей. Ничего с ним не поделаешь. Доложил Гуртьеву.

— Э-э, вот вы какой! — подумал вслух Миша, увидав командира дивизии.

— А что, страшный? — и у глаз комдива лучами разошлись тонкие морщины.

— Да нет, — спокойно отвечал мальчик.

Он казался довольно примечательным в эту минуту. Маленький, в оборванном костюмчике, настоящий беспризорник, а вел себя независимо, с достоинством.

— Да нет, совсем не страшный, — уже улыбнувшись, повторил Миша, — коли бы боялся, не заявился бы. Дело у меня. Знаю, как целую армию фрицев изничтожить.

— Армию, да ну?

— Может, не армию, а полк, может, не полк, а маленько меньше, разве их посчитаешь, — уступил мальчик и деловито добавил: — Подвал есть под заводским домом, где прежде рабочее общежитие было, большой такой, хоть дивизию по нему веди, а из того подвала лаз в другой, а оттуда мы еще лаз пробили. А там уже и немцы. Вот и наступайте.

Гуртьев вынул из ящика стола карту.

— Указать можешь?

— А то разве нет, — надул губы мальчик. — Мы в пионерском отряде топографию изучали.

Однако как ни пыхтел мальчуган, а найти нужное сразу не смог.

Командир дивизии терпеливо наблюдал за ним, а потом помог ему ориентироваться. Теперь дело сдвинулось, и Миша указал дом с подвалом.

— Интересно, — сказал Гуртьев. — Молодец мальчуган, но помни: это военная тайна.

Миша серьезно обиделся, надул губы, стал совсем ребенком и буркнул:

— Я не маленький.

Вечером Сахно-старший с Мишей исследовали подвал. Все верно, ход под немецкую сторону есть.

И снова мальчика вызвали к командиру дивизии. Вид у него немного торжественный, помылся даже и как мог привел себя в порядок.

— Вот что, сынок, — обняв мальчика за плечи, сказал полковник, — за указание спасибо. Командование не забудет тебя. Но расскажи, ты как, тройки приносил из школы или четверки?

Мише вопрос не понравился. Он сморщил нос, нахмурился: причем, мол, тут школа, нынче война, однако на вопрос ответил:

— Зачем тройки, на тройках, как говорила бабушка, купцы в старом Царицыне раскатывали. Пятерки приносил.

— Так вот, родной, и новые пятерки завоевывай. Сколько вас здесь прячется, огольцов, небось всех знаешь?

— Как не знать, когда я их командир, — похвастался Рязанов. — Восемь нас.

— А народ вы дисциплинированный? Приказы выполняете?

— А то как же.

— Так вот, завтра в девять утра чтобы вся твоя команда явилась ко мне.

— А зачем? — встревожился Миша.

— Тебе кто спрашивать разрешил? Сказали явиться — и явись, — строго приказал командир дивизии.

— Есть, явлюсь.

Вслед за этим Гуртьев вызвал заместителя по тылу и велел приготовить восемь комплектов обмундирования.

— Притом самых маленьких, учтите, самых маленьких.

А затем Гуртьев обратился ко мне.

— Капитан, следовало бы спланировать, — побарабанив пальцами по столу, проговорил он, — спланировать организацию участия в ваших поисках детей грудного возраста, конечно, под вашим руководством.

Упрек заслуженный, стало не по себе.

— Словом, сделайте вывод. Ребят всех в тыл, — добавил он.

На другое утро в девять часов перед полковником вытянулись ребята. Босая команда выглядела довольно браво.

— Так вот, товарищи, — серьезным тоном обратился к ним полковник, — хотите помогать Родине?

— Служим трудовому народу, — отвечал хор детских голосов.

— А если хотите, то я вас направлю сейчас в одно подразделение. Обмундирую и отправлю.

Как загорелись глаза мальчуганов, не передашь, не нарисуешь.

— Но подразделение на том берегу. Работать будете в тыловых учреждениях, кто почтальоном, кто посыльным.

Мальчикам такое не понравилось. Но никто из них не смел перечить. Ничего не поделаешь, на то и армия.

— Но помните, ребята, слушаться любого приказа, за малейшую ошибку взыщу, — сказал полковник и прибавил, уже обращаясь ко мне: — Отправьте их на катере сегодня ночью. А пока проследите, чтобы их одели и накормили. Заодно проверьте, все ли подготовили для того, чтобы их обмундировать.

Ребят я отвел к разведчикам, и там они провели день. С заместителем по тылу договорился, вечером их эвакуировали на тот берег. И, конечно, не для работы в тыловых учреждениях, а в детприемник.

А на рассвете рота автоматчиков проникла по подвалам в тыл немцам. Получилось очень удачно. Наши уничтожили несколько десятков гитлеровцев и захватили их позицию.

…На войне особенно развито чувство локтя. Люди сближаются быстро и надолго. Бывало, встретишь спутника по бескрайним фронтовым дорогам, подружишься с ним, а расставшись где-нибудь у контрольного пункта, с любовью будешь вспоминать этого незнакомого, но ставшего почти родным военного.

Семьи нет. Она где-то в глубоком тылу. О ней думаешь по ночам, мечтая о далеком свидании. Свидании, напоминающем чудо. А пока… пока жену, детей, родителей заменяет боевая семья твоего подразделения. Тяга к ней сильна необычайно. Причем каждый немало повоевавший имеет свою самую любимую часть, «основную», как бы сказать. Эту и после бесчисленных неизбежных переводов он считает своей, ею гордится.

Только пятьдесят дней провел я в дивизии, но с тех пор, вероятно, до самой смерти буду считать себя гуртьевцем. А потому разлука с соединением показалась мне особенно тяжелой.

Случилось это так. Меня вызвал к себе комдив.

— Вас вызывает штаб армии, — сказал он мне.

Стало тяжело, как при прощании с родным домом.

На КП штарма в овраге, около нефтесиндиката, узнаю о своем новом назначении — помощником начальника разведки штаба армии.

Жизнь в «хозяйстве Чуйкова», или «наверху», как именовали его в дивизиях, мало чем отличается от жизни у Гуртьева. Почти круглосуточная работа, почти круглосуточные бои. Штаб армии в обычных условиях должен дислоцироваться за десять километров от переднего края. Здесь иное. Расстояние от КП до первой линии окопов измеряется порой сотнями метров…