Письма моей памяти. Непридуманная повесть, рассказы, публицистика - Анна Давидовна Краснопёрко

города я впервые пришла в театр. Все было родным и знакомым: вестибюль, лестницы, зрительный зал, галерка. Шла пьеса про подпольщиков, про убийство гауляйтера. Давно любимый актер играл заместителя фюрера. Играл так, что, несмотря на внешнюю непохожесть, был именно тем палачом, которого я своими глазами видела в войну.

В тот момент, когда должна была состояться казнь гауляйтера, я невольно наклонилась влево и приткнулась к плечу соседки, как некогда к плечу Нилы. И в то же мгновение встретилась с удивленным взглядом незнакомой женщины. Я остро почувствовала, как не хватает мне Нилы.

…Я уже знала ту невероятную, хотя и естественную для времен войны историю, происшедшую с ней.

Как только театр вернулся в город, я зашла в дирекцию и спросила про двоюродного брата Нилы.

– Он погиб под Белградом, – сказали мне. – Может, вам дать адрес его матери?

Я долго не шла на ту Кожевенную улицу. Когда же, наконец, отважилась постучать в двери, меня встретила невысокая седая женщина.

С тяжелым чувством зашла я в комнату. Это чувство исчезло не скоро. Наверное, после того, как женщина, наплакавшись, сказала, что очень благодарна мне за это посещение. Она говорила про сына, которого я никогда не видела, показывала фотокарточки, которые собрала по знакомым. А потом я услышала про Нилу…

* * *

Деревня, куда переехала семья Нилы, была небольшой. Все знали друг друга. И приезд людей из города, в голодуху, никого не удивил. Отец Нилы, Федор Павлович, жил здесь у своего брата, занимался хозяйством. Нила помогала ему. Временами она отлучалась из деревни менять картошку на вещи.

На самом деле Нила шла на связь с отрядом.

Мать Нилы, которая до войны была учительницей рисования, часто собирала у себя детей. Те уроки были светлым лучом в жизни деревенской детворы. Единственное, о чем просила мать Нилы, – не писать войну. И дети рисовали деревенскую улицу, поле, лес, делали смешные автопортреты. Особенно любила она Витю Осаенко и не раз говорила, что у мальчика потрясающие способности.

…Это случилось перед самым отходом семьи Нилы в партизаны. Каратели ранили брата Вити Осаенко, который возвращался из разведки в отряд. Он так и умер в полиции, никого не выдав на допросе. Каратели сделали обыск в хате Осаенко. Ничего, кроме Витиных рисунков, не нашли. Но именно рисунки навели на след. Потому что среди них был портрет человека в кубанке с красной лентой. Лицо человека напоминало лицо Федора Павловича…

Полицаи схватили Витю и отца Нилы. Мальчик, захлебываясь слезами, кричал, что схожесть случайная. Федор Павлович успокаивал его. Он говорил, что недоразумение выяснится, что детский рисунок – не основание для расправы. Но, видимо, у карателей были другие доводы…

Нила бежала за отцом и мальчиком до самого леса. Она умоляла карателей, чтобы отпустили, но ее оттолкнули.

Люди похоронили Федора Павловича и Витю. А Нилу – ни живую, ни убитую – так и не нашли.

* * *

Прошли десятилетия. Как-то художница нашей детской редакции, в которой я работала, подала на увольнение. Вместо себя она порекомендовала женщину, которая уже была на пенсии, но согласилась поработать месяца два.

Лицо Марии Карловны, новой художницы, было нервным, нездоровым, со сжатыми губами, и мы удивлялись, когда неожиданно оно делалось открытым и ясным. Мы не знали, есть ли у Марии Карловны близкие, – она никогда не говорила о них. Однажды наша сотрудница рассказала, как мило произносит первые слова ее внук. Мария Карловна легко, открыто засмеялась.

Я спросила:

– У вас тоже есть внуки?

– Дочка, – ответила Мария Карловна и, повернувшись к окну, начала поправлять рисунок.

Она поработала у нас, как и договаривалась, ровно два месяца. На прощание оставила свой адрес и с некоторой неловкостью пригласила заходить.

* * *

Приближалось очередное празднование Дня Победы. На летучке у нас долго обсуждался план номера. На первой странице решили поместить романтический рисунок. Редактор предложил мне обратиться к Марии Карловне.

…Комната как комната. Стол с кистями и красками. Стеллаж с книгами, никелированная кровать, застланная бело-голубым покрывалом. И все же что-то встревожило меня, как только я зашла сюда. Постепенно я осмыслила причину этого беспокойства. На стенах – портреты. Одно и то же женское лицо, только в разных возрастах. Я сидела за столом рядом с Марией Карловной, рассказывала ей о редакционной задумке, а сама время от времени поднимала взгляд на портреты.

Вот девушка с разбросанными по плечам кудряшками. Вот она же двадцати двух лет…

И вдруг я рванулась с места и будто остолбенела у небольшой картины, которая висела слева. Длинная каштановая коса, тонкие руки, что заплетают ее, почти детское лицо с глазами цвета незабудок.

– Нила! Она ваша дочка? Живая?

Я умоляюще посмотрела на Марию Карловну.

Побелевшее лицо, тихий и твердый ответ:

– В сентябре ей будет сорок.

Звенит тишина…

Телефонный звонок разбудил ее. Она вздрогнула, спустила ноги с кровати, долго надевала тапочки. Звонок не умолкал. Нетвердыми шагами подошла к аппарату:

– Слушаю…

– Раиса Адамовна! Привет! Слышите нас?

Голос был низкий, слегка сипящий. Очень знакомый.

Раиса Адамовна напряглась, но вспомнить, чей это голос, не могла.

– Не узнаете? Это я, Виктор… Со Слободы приехал. Мы здесь собрались… Праздник отмечать…

Было слышно – там, на другом конце провода, шумели, пели.

– Виктор? Когда приехал? Где вы собрались? У кого? Видишь – не узнала тебя…

– Мы вас поздравляем. Всем отрядом, всем обществом. Вот послушайте.

В трубке наперебой зазвучали голоса:

– Раиса Адамовна! Поздравляем!

– Спасибо, спасибо… Подождите, не все вместе… Виктор? Витечка!

Больше всего ей хотелось поговорить с ним. Затуманенная память проснулась, возбудилась. Это уже тридцать третье лето, как нет Наташи, как похоронили ее, обессиленную от ран. Она – дочку, он, командир, – жену.

– Витя, родненький, как живешь?

– Я? Ничего… Хотел заглянуть к вам, но не получилось… А как вы, здоровы ли?

Ответа не дослушал.

– Здесь все рвут трубку…

Ей не хотелось прощаться с ним. Но у него таки выхватили трубку.

– Доктор, миленькая, поздравляю!

– Спасибо… И вас поздравляю. А кто же это?

– Не узнали? А ногу мою, наверное, узнали бы…

– Рацевич? Алеша? Ты?

– Ага, я!

Несколько лет назад, в то счастливое время, когда она могла ездить на эти ни с чем не сравнимые встречи, Раиса Адамовна не узнала в лицо своего бывшего пациента. Тогда – он оттянул штанину и показал ногу. Увидев шрам от залеченной раны, она воскликнула: «Это же Алеша! Вот те на: по ноге узнала, по лицу – нет!»

– Как твои дела, Алеша? Как