Евгений Шварц - Михаил Михайлович Кунин

Шварцу было тогда двадцать четыре, почти двадцать пять лет, и он всё как-то не верил, что переезд в Петроград состоится и он выберется из театральной колеи, которую воспринимал как чуждую, случайную для себя стихию. «Я ненавидел актерское ремесло и с ужасом чувствовал, что меня занесло не туда», – вспоминал он впоследствии. Уже были поданы и погружены вагоны – две теплушки с нарами для актеров в одной и театральным имуществом в другой. Поезд отправился, оставляя позади раннюю молодость Евгения Шварца. Впереди его ждали петроградская жизнь и встреча с подлинным призванием.

Часть вторая

Становление писателя

Глава первая

Переезд в Петроград

Путь в Петроград лежал через Москву, где труппу встречал директор «Театральной мастерской» Горелик. От него они узнали о том, что Гумилев был расстрелян по делу об участии в таганцевском заговоре[40], но до ареста успел всё подготовить для прибытия труппы ростовского театра.

К исходу третьих суток пути, 5 октября 1921 года, они прибыли в Петроград. Город показался Евгению необычайно темным – по всей видимости, это ощущение было связано не только с недостатком освещения во времена послереволюционной разрухи, но и с темным, туманным пониманием Шварцем собственного будущего в этом городе. «И, шагая по Суворовскому, испытывал я не тоску… а смутное разочарование, – вспоминал он о своем приезде в Петроград осенью 21-го года. – Мечты сбылись, Ростов – позади, мы в Петрограде, но, конечно, тут житься будет не так легко и просто, как чудилось. Петрограду, потемневшему и притихшему, самому туго. Навстречу нам то и дело попадались красноармейцы, связисты – тянули провода: ночью сгорела телефонная станция».

Всю труппу разместили на втором этаже Первого отеля Петросовета, на углу Невского и Владимирского проспектов. Комнаты оказались большими и светлыми, но холодными. Посередине самой большой комнаты стоял стол, накрытый белоснежной скатертью, на нем – графины с водой. В подвале обитало множество крыс, которые безнаказанно забирались наверх по шкафам и оттуда для развлечения прыгали вниз на постели, сбегая затем на пол. Крысы пожирали или утаскивали в свои норы всё, что оставалось без присмотра – так, что даже ботинки приходилось прижимать ножками кроватей на время сна. На ночь включали свет. Быт был по существу общим, коммунальным, и это обстоятельство значительно облегчало заботы каждого. Участники труппы получали довольствие, чаще всего – картошку. Организовали график дежурств, дежурные отвечали за уборку и приготовление еды.

Шварца поразили своей красотой деревья на Мойке, напротив Елисеевского особняка, в то время – Дома искусств. Несмотря на то что был уже октябрь, они стояли пышные, без единого желтого листика, и Евгению чудилось, что они обещали ему счастье.

Помещение под театр труппа получила в Третьем Доме Просвещения на Владимирском, 12. Днем шли репетиции и подготовка декораций к новой сцене, а вечером, если выдавалось свободное время, гуляли по пустынному городу или общались с новыми знакомыми. Так театр готовился к открытию сезона.

Однажды Женя и Тоня решили навестить Мариэтту Шагинян[41] в Доме искусств, который помещался в елисеевском особняке на углу Мойки и Невского. Надо сказать, что Дом искусств (сокрашенно ДИСК) был задуман Максимом Горьким, чтобы объединить в своих просторных стенах литераторов, художников, музыкантов и актеров, чтобы стать центром всех искусств, где в общении с мастерами росла бы художественная молодежь. Задачами такого центра были также организация литературно-музыкальных вечеров, концертов и выставок, издание книг. Дом искусств представлял собой дворец постройки XVIII века, занимающий целый квартал между Мойкой, Невским и Морской и состоящий из трех этажей, включающих 63 комнаты. Семинар литературной критики вел здесь Корней Чуковский, семинар прозы – Евгений Замятин; в Доме искусств также в разное время размещались несколько издательств и семинаров, каждый из которых оставил тот или иной след в литературной жизни Петрограда. Среди ведущих таких семинаров были, в частности, Николай Гумилев, Михаил Лозинский, Виктор Шкловский и другие.

Шагинян очень доброжелательно относилась к «Театральной мастерской» еще с ростовских времен. «Увидев деревья вдоль набережной, высокие, с пышной и свежей зеленью, несмотря на осень, я испытал внезапную радость, похожую на предчувствие, – вспоминал Шварц свое первое посещение Мариэтты Шагинян. – Длинными переходами попали мы в большую комнату со следами былой роскоши, с колоннами и времянкой. И тут я впервые увидел Ольгу Форш[42], которая была у Шагинян в гостях. Мариэтта Сергеевна принадлежала к тем глухим, которые говорят нарочито негромко. Выражение она имела разумное, тихое, тоже несколько нарочитое, но мне всегда приятное. Приняла она нас ласково.

Зато Ольга Дмитриевна пленила меня и поразила с первой встречи. Она принадлежит к тем писателям, которые в очень малой степени выражают себя в книжках, но поражают силой и талантливостью при личном общении. Форш, смеясь от удовольствия, нападала на Льва Васильевича Пумпянского[43], которого я тогда вовсе не знал. Смеялась она тому, что сама чувствовала, как славно у нее это получается. Говорить приходилось громко, чтобы слышала Шагинян. Казалось, что говорит Форш с трибуны, и это усиливало еще значительность ее слов. И прелестно, особенно после идиотских театральных наших свар, было то, что нападала она на Пумпянского с высочайших символистско-философских точек зрения. Бой шел на небесных пространствах, но для обличений своих пользовалась Ольга Дмитриевна, когда ей нужно было, земными, вполне увесистыми образами. И мы смеялись и понимали многое, понятия не имея о предмете спора».

В целом литературная атмосфера Петрограда показалась Шварцу куда более человечной, чем в московском литературном кафе «Стойло Пегаса». Он чувствовал себя влюбленным почти во всех без разбора людей, ставших писателями. И это, вместо здорового профессионального отношения к ним и к литературной работе, погружало его в робкое и почтительное оцепенение. «И вместе с тем, – писал Шварц, – в наивной, провинциальной требовательности своей я их разглядывал и выносил им беспощадные приговоры. Я ждал большего. От них, от Москвы в свое время. А писатели стали бывать у нас в гостях. Взял нас под покровительство Кузмин, жеманный, но вместе с тем готовый ужалить. <…> С ним приходил Оцуп, поэт столь положительного вида, что Чуковский прозвал его по начальным буквам фамилии Отдел целесообразного употребления пайка. Появился однажды Георгий Иванов, чуть менее жеманный, но куда более способный к ядовитым укусам, чем Кузмин».

Дар импровизатора и пародиста, которым в избытке был наделен Шварц, уже тогда был оценен не только взрослыми, но и детьми. Дети окружали Шварца всюду, где он появлялся в качестве организатора или актера, и особенно в Доме искусств, где он бывал всё чаще. В