Каждому свое - Елена Евгеньевна Съянова

Гаррисону казалось, что его понимает одна Маргарита. Уже не раз он ловил себя на том, как его мысли невольно притягиваются, точно к внутреннему магниту, а взгляд стремится к магниту внешнему… А имя у обоих одно – Маргарита. Он думал о ней часто и подолгу; думал по обязанности, по работе, но именно в эту смутную ночь вдруг признался себе, что думает потому, что хочется. И смотрит оттого же.

Недавно он видел сон. На краю леса капкан с хрустом защелкивает лапу матерого волка, а его волчица, на мгновение разжав капкан зубами, успевает сунуть туда и свою лапу. Затем, тесно прижавшись боками, оба зверя, как одно существо, проворно, на шести лапах, уходят в родную чащу. Проснувшись, Джон только подивился несуразности иных сновидений. Но образ уходящего в лес шестилапого и сильного зверя застрял в мозгу.

Под утро пролился обильный шумный дождь, прибил упрямые язычки пламени, развел грязь. Измученные промокшие люди растерянно глядели по сторонам, пытаясь снова собраться с духом. Но следом пришел другой ливень и смыл грязь; за ним вышло солнце, согрело людям лица, успокоило.

Солнце слепило глаза жидкой охране, когда десять человек в черном, словно вынырнув из общей массы работавших на расчистке людей, в несколько секунд свалили расслабившиеся посты американцев и, заскочив в три машины, рванули прочь. Раздались выстрелы, крики, рев моторов, визг тормозов и шипение: все оставшиеся «виллисы» оказались с проколотыми шинами.

«СС! Это СС! – кричали американцам местные жители, указывая в сторону загородного автобана, куда умчались “виллисы”. – Они увезли его!»

Люди, похитившие Лея, были в черной эсэсовской форме, с алыми повязками на рукавах, – атрибуты, хорошо знакомые немцам. Эти люди не свалились с неба вместе с ливнем; они были растворены где-то здесь, в толпе работавших, и сумели преобразиться в считаные секунды. Каким образом?

Если это еще можно было себе представить, то поведение американцев выглядело совсем уж странным. Они бегали, галдели; тут же принялись брать свидетельские показания у очевидцев… Однако вялая погоня была организована лишь минут через десять. Никто, впрочем, всего этого тогда не заметил, за исключением Маргариты, которой бросилось в глаза спокойное выражение на лице Гаррисона.

– Вам не нужно беспокоиться за вашего мужа, – сказал он ей. – После произошедшего мосты за ним сожжены и обратной дороги нет. Перед ним другая дорога – вы знаете, о чем я говорю. Бывает так, что человека, даже такого сильного, нужно взять за руку и наставить на истинный путь. Тем более если он не один.

– Вы… сожгли за ним мосты и наставили на истинный путь? – спросила Маргарита, прямо глядя в глаза Джону. – Да, именно это вы и сделали. – И добавила то, чего не собиралась говорить. Он запомнил, слово в слово: – Вы слишком рано почувствовали себя хозяевами в стране, которой не понимаете, Джон. В этом ваша ошибка. Вы ее со временем исправите. Вот только… Не у всех немцев это время есть.

«Вся прошедшая жизнь проходит во сне цветными полосами, и я плавно перемещаюсь из молочно-розового в желто-оранжевое, делаю шаг в алое, которое начинает сгущаться почти до черноты, раздираемой белыми вспышками сконцентрированного цвета. Одна такая вспышка стерла мой мозг, и я открыл глаза без единой мысли. Это длилось всего мгновение, но если бы я сказал ему: “Остановись!” …Я не сказал, зато теперь я знаю, как просто сходят с ума. Когда взрыв белого света стирает смысл – это и есть начало конца. Безумие».

Агенты Даллеса терялись в догадках, читая подобные «опусы» Лея, передаваемые им для Маргариты.

Его «похитители» сняли эсэсовские мундиры и оказались симпатичными и вежливыми офицерами американских спецслужб, предоставившими в его распоряжение домик в Баварских Альпах, полный всех благ цивилизации – от молодых массажисток до телевизора.

«Я в этом безделье как рыба в воде. Столько удовольствий плавает вокруг, но лень даже протянуть руку. <…> Сам я уплыву отсюда лишь двумя способами: господином по имени “Никто” – за океан или с двумя кукишами и в наручниках – куда-нибудь. Второе потребует меньше усилий – только пошевелить пальцами один раз. А я так разленился здесь, что на большее и неспособен.

7 июля 1945. Р. Л.»

– Ты не устал от этого господина? – поинтересовался Даллес у Гаррисона, перечитывая это письмо. – Фанатики на редкость утомительны.

– Он не фанатик. И не зверь, чтобы ставить на него капканы!

– Брось, старина, – поморщился Даллес. – Я специально дал ему возможность отдохнуть и подумать. Отказаться от того, что ему предлагают, может только фанатик. По-видимому, последний, остальные уже в преисподней. Скажи ему, что золото мы все равно отыщем, хотя и не сразу, а это невыгодно для его же страны. И напомни, что он и впрямь теперь господин «Никто». Стоит нам только сделать заявление, что Роберта Лея выкрали СС при нескольких сотнях свидетелей, как наша сторона снимет с себя всякую ответственность. Тогда ему даже правосудие не светит. Но этот же самый факт дает ему абсолютную перспективу начать заново…

– Я скажу… и это, и все остальное, – раздраженно перебил его Гаррисон. – Только не вмешивайся больше, черт подери!

Даллес только хмыкнул, иронически.

Все разговоры с Леем давно уже представлялись Гаррисону бесполезными.

Но не оттого, что он понял этого человека; скорее оттого, что окончательно перестал его понимать.

Сегодня в полдень он мельком видел Лея на пляже, возле ручья, в полном блаженстве и расслаблении. Рядом лежала одна из «массажисток», коллега Гаррисона Патриция Смит – «Кэнди», и читала ему вслух детективный роман. А через три часа Лей переместился на несколько метров ниже по течению, на травку; теперь с ним прохлаждалась другая «массажистка» и медсестра – «Кид» (лейтенант Джоан Эндрюс), раскрасневшаяся и счастливая. Она резала ножичком персик, отщипывала виноградины и поочередно клала Лею в рот. Он лениво жевал. Под небрежно наброшенным полотенцем оба были, конечно же, голые. Всего за пару недель Лей сумел не только совершенно заморочить обеих девчонок, но и настолько дезорганизовать охрану, что ее пришлось сменить.

После разговора с шефом Гаррисон сказал Патриции, чтобы она тоже собиралась.

– А Кид? – задохнулась та.

– Детка, что с тобой происходит? – дружелюбно осведомился полковник.

– А Кид… она останется? Останется?! – подступала Кэнди.

– Обеих уберу, к чертовой матери! – рявкнул Гаррисон. – Устроили тут бордель! Вы офицеры или шлюхи?!

Все было очевидной и затянувшейся бессмыслицей. И только мысль о Маргарите ломала всю эту логику скольжения в пустоту и встряхивала сознание Джона простым вопросом: любит ли она его?

С этим вопросом он и полетел в Нюрнберг, формально, чтобы показать ей список обвиняемых и проект устава