Гоголиана. Писатель и Пространство - Владислав Олегович Отрошенко

впрочем, того обстоятельства, что Катулл уже примыкал к Небесам в то время, когда Цицерон сформулировал в «Тускуланских беседах», «Ораторе» и «Письмах к Аттику» свое неудовольствие поэзией «неотериков», то есть «новых стихотворцев», как он их называл. Но если речь здесь все же идет о Лесбии, то что содержат в себе эти строки – одно лишь злобное ерничество? Обиду? Или в них действительно выразилась горестная благодарность Цицерону, к которому Катулл «мог хорошо относиться за его речь “За Целия” против изменницы Клодии», как толкуют другие комментаторы.

Ответ на эти вопросы можно найти лишь вместе с ответом на главный вопрос. Кем была Лесбия для Катулла? В самом ли деле она когда-нибудь была его любовницей?

О да, конечно, он знал о ней многое! В том числе и все то, что говорилось на суде. Это о ней и ее брате – об их кровосмесительной связи – он писал, называя Публия Клодия Лесбием, с такой мстительной желчностью:

Лесбий красавец, нет слов! И Лесбию он привлекает

Больше, чем ты, о Катулл, даже со всею родней.

Пусть он, однако, продаст, красавец, Катулла с роднею,

Если найдет хоть троих поцеловать его в рот.

(Перевод С. Шервинского)

Это ее, Лесбию, он так жадно разыскивал по «разнузданным кабакам» и находил ее там в родовитой «кабацкой своре» на коленях «паршивых кобелей», которые тешились с ней «все до одного», похваляясь своими ментулами, – Катулл же в припадке вдохновенного бешенства отвечал им буйными поношениями:

с чего бы это только лишь у вас члены?

и только вам дозволено всех малышек

перепереть, козлами посчитав прочих?

Ужели, если сотня или две сселось,

неостроумных, вместе вас, – мне две сотни

не отмужичить в одиночку сидящих?

Нет, – лучше я и вдоль и поперек стены

кабацкие снаружи испишу бранью!

(Перевод М. Амелина)

Это о ее поцелуях он писал с такой воспаленной страстью, мечтая, чтобы Лесбия подарила ему их столько же, «сколько лежит песков сыпучих/ Под Киреною, сильфием поросшей,/ От Юпитеровой святыни знойной/ До гробницы, где Батт схоронен древний». Это на смерть ее ручного воробушка он слагал пародийно величественные эпитафии, поражавшие потом своей нежностью Марциала. Для ее забавы бросал в огонь «“Лет” Волюзия сраные страницы». Во славу ее красоты глумился над признанными красавицами Рима, среди которых была и любовница Мамурры Амеана, не избежавшая его злобно-юродских приветствий:

Добрый день, долгоносая девчонка,

Колченогая с хрипотою в глотке,

Большерукая, с глазом, как у жабы,

С деревенским, нескладным разговором,

Казнокрада формийского подружка!

И тебя-то расславили красивой?

И тебя с нашей Лесбией сравнили?

О, бессмысленный век и бестолковый!

(Перевод А. Пиотровского)

В истории этой любви было все – и безмятежно-счастливое начало, и яростная ревность, и уличения в неверности, и жестокие размолвки, и проклятия, и клятвы, и слезы, и радостные примирения. Был и окончательный разрыв. Его соотносят с самым горестным стихотворением из посвященного Лесбии цикла, который беспорядочно рассеян по «Книге Катулла Веронского», произвольно составленной из 116 произведений поэта каким-то неизвестным его земляком во времена поздней античности. По этому – 11-му – стихотворению, в котором явственно проступает дата его написания, устанавливаются хронологические рамки любовного романа, завершившегося катастрофой:

Фурий, ты готов и Аврелий тоже

Провожать Катулла, хотя бы к Инду

Я ушел, где море бросает волны

На берег гулкий.

Иль в страну гиркан и арабов пышных,

К сакам и парфянам, стрелкам из лука,

Иль туда, где Нил семиустый мутью

Хляби пятнает.

Перейду ли Альп ледяные кручи,

Где поставил знак знаменитый Цезарь,

Галльский Рейн увижу иль дальних бриттов

Страшное море —

Все, что рок пошлет, пережить со мною

Вы готовы. Что ж, передайте милой

На прощанье слов от меня немного,

Злых и последних.

Со своими пусть кобелями дружит!

По три сотни их обнимает сразу,

Никого душой не любя, но печень

Каждому руша.

Только о моей пусть любви забудет!

По ее вине иссушилось сердце,

Как степной цветок, проходящим плугом

Тронутый насмерть.

(Перевод А. Пиотровского)

Стихотворение было написано не ранее 55 года до Р.Х., когда Цезарь с огромным войском совершил первый переход через Альпы. Именно это событие упомянуто в третьей строфе: «sive trans altas gradietur Alpes,/ Caesaris visens monumenta magni».

Из этого следует, что «злые и последние слова» были сказаны поэтом уже после судебного процесса 56 года. Однако по общему убеждению исследователей Клодия уже не могла быть в это время любовницей Катулла, ибо процесс круто изменил ее судьбу, если не поставил в ней финальную точку. Да и сам Катулл, страдавший, как явствует из некоторых его стихов, чахоткой, был тогда на пороге смерти, последовавшей предположительно в 54 году до Р.Х.

Но когда, в таком случае, в какой период его римской жизни возник, развился, прошел через множество темных и светлых стадий и завершился мрачным разрывом этот любовный роман, который вобрал в себя всю гамму переменчивых чувств любовников и выразился в стихах Катулла, как признают филологи, с еще невиданной для античной поэзии полнотою?

Могла ли Клодия стать любовницей поэта в тот же год, когда он переехал из Вероны в Рим? По мнению одного из самых авторитетных исследователей древнеримской литературы Михаила Гаспарова, чьи комментарии и статья сопровождают русское академическое издание «Книги Катулла Веронского», это маловероятно. «До 59 г. Клодия была замужем и заведомо вела себя более сдержанно», – отмечает он. К этому нужно добавить, что сенатор Метелл и римский закон, сурово каравший за супружескую неверность, должны были сдерживать не только Клодию, но и Катулла – приезжего веронца, латинского гражданина, человека из свиты, которого всесильный патрон мог просто стереть с лица земли при малейшем намеке на любовную связь со своей супругой. Во всяком случае, при жизни Метелла Клодия едва ли могла стать той Клодией, которая дарила Катуллу неисчислимые поцелуи и которую пускали в кабаках по кругу «semitarii moechi» («закоулочные кобели»).

Но можно ли предположить, что Клодия потому и отравила мужа, что у нее завязались какие-то тайные отношения с Катуллом, которого она впоследствии, освободившись от брачных уз, открыто сделала своим любовником? Предположение заслуживало бы внимания, если бы