Острие скальпеля. Истории, раскрывающие сердце и разум кардиохирурга - Стивен Уэстаби

моя. Кардиохирурги были дома, в километрах отсюда, а не искали приключений в больнице.

Проведение непрямого массажа сердца в течение долгого времени эквивалентно тренировке в спортзале.

Когда Сара наконец вышла из комнаты смерти, Санта стоял прямо у выхода, чтобы она его заметила. Она казалась бледной и напряженной. У нее за спиной было одиннадцать часов словесных оскорблений, плевков в ее сторону, а также приставаний пьяниц и резвых молодых врачей, которые стояли в очереди, чтобы подвезти ее домой, потому что за ней не приехал тот, кто должен был. Так, по крайней мере, казалось. Теперь ей предстояло пережить эмоциональный разговор с любовником, прежде чем вернуться на работу к 08:00.

Нам обоим требовалось успокоиться и поговорить, и Вестминстерский мост в полночь оказался идеальным для этого местом. Мы наклонились над парапетом и уставились на ледяную Темзу: я в костюме Санты, а Сара в своем черном плаще. Биг-Бен начал отсчет до полуночи. Ночь была удивительно тихой: все уже лежали в своих постелях, кроме сомнительных личностей, которые продолжали стекаться в травматологическое отделение. То же самое происходило в Хаммерсмите, Чаринг-Кроссе и всех остальных больницах. За смену у Сары было три смертельных случая: мужчина с сердечной недостаточностью и двое одиноких молодых самоубийц, для которых Рождество оказалось невыносимым. Особенно она расстроилась из-за шестнадцатилетней беременной девушки, которую семья выгнала из дома. У нее не было денег на аборт, поэтому она бросилась с железнодорожного моста. Когда Сестра-красавица увидела, что я не приехал к концу ее смены, она предположила худшее. В том или ином смысле.

Я был так поглощен своей незаменимостью на работе, что рождение собственного ребенка почти меня не занимало – только операции на сердце.

* * *

Рождество 1987 года. Я три месяца занимал должность консультирующего хирурга в Оксфорде и был счастлив, что ведущий мировой академический бренд дал мне возможность основать новый кардиоторакальный центр. Каждому, лишенному моего расторможенного мозга, было бы сложно начинать заниматься кардиохирургией в одиночку. Мне было не к кому обратиться за помощью и не у кого спросить совета. Однако именно это мне и нравилось, поскольку дало возможность работать независимо. В отношении работы я был отчаянно амбициозен и крайне самоуверен, и мне хотелось все делать по-своему.

В Оксфорде каждая фракция выдвигала свои требования: кардиологи хотели умелого хирурга, который специализировался бы на коронарных артериях и клапанах; пульмонологи настаивали на том, чтобы легкие оперировал опытный торакальный хирург; детские кардиологи надеялись, что придет человек, который создаст для них программу по устранению врожденных пороков сердца. Первый хирург должен был взять на себя все эти функции. В действительности это было просто безумием, но я обожал трудности.

Меня поддерживала самая заботливая и самоотверженная женщина из всех, кого я знал, и она гребла изо всех сил, чтобы я держался на плаву. Хотя Сара была на тридцать восьмой неделе беременности, она все равно настояла на том, чтобы я поехал в Кембридж и провел день с Джеммой и ее мамой. Наступил новый год, и предполагаемая дата родов Сары осталась позади, но я был так поглощен собственной незаменимостью, что рождение ребенка почти меня не занимало. Ничто не волновало меня сильнее, чем операции на сердце, что красноречиво говорит о состоянии коры моего мозга в то время. Думаю, она все еще не пришла в норму. Сара пыталась обучать меня эмпатии, но давалось это нелегко.

20 января 1988 года, десять дней с предполагаемой даты родов. Акушерка начала говорить о стимуляции. Марк был полноценного размера, но его голова все еще не опустилась. Однако у плода был хороший сердечный ритм и отсутствовали реальные поводы для беспокойства, поэтому Сара решила позволить всему идти своим чередом.

В моей параллельной вселенной все должно было вот-вот начаться. Я находился в палатах, проводя утренний обход перед тем, как начать оперировать. В списке на сегодня стояли только скучные коронарные шунтирования. Пациенты несколько месяцев ждали своих операций в лондонских больницах, пока их не направили к новому хирургу. Неожиданно мне позвонил дежурный резидент-кардиолог. Его босс, доктор Гриббен, суровый шотландец, хотел срочно посоветоваться со мной по поводу тяжелобольной пациентки, пока я не ушел оперировать.

Речь шла о 22-летней женщине с синдромом Дауна, которая поступила в больницу с инфекцией в крови – иначе говоря, сепсисом. Об остальном я мог догадаться, не спрашивая. Как и многим детям с синдромом Дауна, в младенчестве Меган провели хирургическое лечение полной формы атриовентрикулярного канала. Другими словами, у нее было пустое пространство в центре сердца, а клапаны до конца не сформировались. Реконструированный митральный клапан постоянно протекал, а на данный момент был инфицирован бактерией Staphylococcus aureus. Говоря на языке медиков, у нее развился эндокардит[32], который, несомненно, стал бы быстро прогрессировать и привел к смертельному исходу. Ей требовалось заменить митральный клапан как можно скорее.

В наши дни, когда уровень смертности пациентов каждого хирурга оглашается публике, многие мои коллеги не рискуют проводить слишком опасные операции.

Я предложил провести операцию в тот же день. Как уже говорил, я испытывал особую нежность к этим добрым ребятам, которым не повезло с генетикой. В больнице Роял-Бромптон им отказывали в операциях, потому что «оно того не стоило». Говорили, что у них меньше шансов, чем у обычных детей с врожденными пороками сердца, но это не так. В Оксфорде я исправил более двухсот атриовентрикулярных дефектов, и смертность моих пациентов была предельно низкой. Но это было не все. Смотря мне прямо в глаза, доктор Гриббен сказал, что я должен знать еще кое-что. Оказалось, что приемные родители Меган были свидетели Иеговы и ни при каких условиях не согласились бы на переливание крови. Эти несколько слов добавили новое измерение и без того сложнейшему случаю, и Гриббен, как мне кажется, полагал, что я откажусь от операции. Во-первых, во время операций на сердце аппараты искусственного кровообращения разбавляют кровь замещающей жидкостью. Во-вторых, при повторных операциях кровотечение всегда сильнее. Наконец, у пациентов с сепсисом нарушена свертываемость, из-за чего у них может начаться опасное кровотечение. Без переливания крови они рискуют умереть. Проведение операций на сердце стало возможным только после появления антибиотиков и практики переливания крови во время Второй мировой войны. Но в 1945 году руководящий орган свидетелей Иеговы ввел запрет на переливание крови, основанный на буквальной интерпретации Библии. Интересно, что свидетели Иеговы не празднуют Рождество и день рождения, придерживаются политического нейтралитета, не участвуют в военных действиях и не признают флагов. Я всегда соглашался