Валентин Левицкий - На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

Ознакомительный фрагмент

– Кабы, ваше благородие, удержались бы кабардинцы, то можно будет к вечеру нам нажать на турка с восьмой версты. Важно его сшибать с Турнагеля – чтобы не глазел бы на Сарыкамыш, а дальше грязный сам уйдет, – с авторитетом заметил Чураков. Люди, как и следовало ожидать, были отлично осведомлены о положении у Сарыкамыша. Прибывшие ночью из Сарыкамыша в Меджингерт, они поделились с ними сведениями о том, что там творилось, дав им сравнительно точную картину полного окружения.

Было уже совсем светлое утро, когда полк подошел к глубокой котловине, где внизу находилась станция Соганлугская. Самой станции с окружающими ее домами в утреннем тумане не было видно, но до нас оттуда доносились звуки двигающихся обозов, крики людей и ржание коней. Мы встали на короткий привал.

Среди говора людей я вдруг услышал:

– Чуй, хлопцы, кажись, бой слыхать.

Люди притихли, я также напряг свой слух. С востока в направлении Сарыкамыша ясно доносилась до нас орудийная канонада.

– Трудно определить, – обратился ко мне мой младший офицер подпоручик Чуписов. – Но мне кажется, что там количество артиллерии очень приличное.

Я утвердительно кивнул. Послышалась команда «Шагом марш». Пройдя с полверсты, роты стали спускаться по тропе в котловину, напрямки. Дорога сокращалась версты на две, а то и больше. Боясь покалечить лошадей по крутому спуску, я ускоренным шагом продолжил путь по шоссе.

Дорога шла крутыми зигзагами по извилистому, покрытому густым лесом обрыву. Давая резкие гудки, навстречу несся автомобиль. В нем сидел офицер Генерального штаба, спешивший, очевидно, в ставку. На последнем повороте к станции ко мне на полном галопе подскочил ординарец.

– Ваше благородие, командир полка приказали как можно скорее двум пулеметам прибыть к станции, – доложил он мне скороговоркой.

– А что такое там произошло? – задал я вопрос.

– Так что, турок на восьмой версте у кислого родника перерезал сашу (шоссе). Второй батальон спешно выступает на подводах, а вам приказано придать ему пулеметы.

Я приказал подпоручику Чуписову со взводом пулеметов пойти вперед и поступить в распоряжение командира 2-го батальона, а сам, спустя немного времени, последовал за ним.

Первое, что бросилось мне в глаза на станции Соганлугской, это большая вереница молоканских фургонов, вытянутая по шоссе в направлении Сарыкамыша. Назначенный батальон торопливо усаживался в широкие, запряженные четвериком повозки. Мои пулеметчики проделывали то же самое, пристегнув лошадей поводами к задкам фургонов. Все это делалось быстро, легко, под смех и прибаутки солдат. Какому-нибудь новому, чуждому человеку показалось бы непонятным, как эти люди могут быть веселы, когда через какой-нибудь час они должны вступить в бой.

Да, «смерть никому не мила, но на миру и смерть красна», говорит наша пословица, и особенно, если этот мир был из прекрасных солдат, проникнутых сознанием долга службы.

Где-то с хвоста повозочной колонны понеслась вперед команда «Трогай». Под громкие крики «ура» всего полка конный поезд рысью тронулся в путь и скрылся за поворотом ущелья.

Много лет прошло с той поры, но этой величественней минуты мне не забыть никогда. И теперь, в изгнании, в бесконечных мыслях о будущем своей Родины, я особенно часто думаю об одном: пусть в душе будущего русского солдата, когда ему придется встать перед лицом опасности, возродится тот дух, который был у его предков в Сарыкамышских боях.

Полк в ожидании приказа для дальнейшего следования встал вдоль шоссе. Пробираясь верхом между ротами к голове полка, я остановился у маленькой лавчонки, стоящей у дороги, купить, кажется, коробку спичек. У дверей стояла большая группа солдат первой роты и нарасхват покупала всякую всячину. Меня немного удивило, как один солдат, очевидно, из запасных, купив целый мешок сравнительно дорогих конфет, раздавал их пригоршнями своим товарищам. Люди со смехом брали даримое, о чем-то говоря друг другу. Зная почти всю роту, за исключением последнего пополнения, мне попросту захотелось поговорить с людьми и узнать причину такой роскоши.

– Как это, ребята, вы день начинаете вместо каши с конфет? – спросил я.

Люди сначала переглянулись между собой, а затем один из них, сдерживая смех, заговорил:

– За помин души отдельного первого взвода, ваше благородие, – проговорил он и прыснул от смеха.

– За какой помин, объясни мне толком, – сказал я.

– Да вот наш отделенный собирается умирать. Еще с ночи зарядил, что сегодня должен умереть. Мы его и так и сяк отговаривать, а он порет свое, нет, говорит, сегодня последний день моей жизни. А сейчас накупил нам гостинцев и потчует всех, прямо-таки чудной человек.

Я подъехал почти вплотную к раздававшему конфеты. Передо мной стоял рослый унтер-офицер лет так за тридцать, с хорошим типичным русским лицом. Прекратив свою раздачу и встав на вытяжку, он в упор уставил на меня свой взгляд. Показалось ли мне, а может быть, это было и на самом деле, но в глазах его я прочитал какую-то глубокую тоску. Несомненно, его душевное состояние составляло резкий контраст с настроением всех или под влиянием боязни предстоящего боя, или же под влиянием какого-то предчувствия.

– Ты что раскошелился на последнюю деньгу? – задал я ему вопрос.

Унтер-офицер хотел было улыбнуться, но на лице его появилась какая-то жалкая гримаса.

– Пусть ребята позабавятся за помин моей души. Сегодня мне не быть в живых, ваше благородие, – ответил он мне тихим спокойным голосом.

– Вот что, – сказал я ему строго, – что ты будешь убит, еще вилами на воде писано. Все мы ходим под Богом, кому суждено – тебе ли, мне – все равно не миновать, а вот что ты хандришь и кислоту разводишь на морозе, то это должно быть тебе стыдно, а еще унтер-офицер.

– Никак нет, я сегодня буду убит, – повторил солдат, продолжая пристально смотреть на меня.

– Ну, брат, вижу, тебя словом не прошибешь, – с досадой закончил я, круто повернул коня и продолжил путь.

Через несколько минут после меня подъехал к голове полка командующий полком.

– Господа, – начал он, – сейчас мы должны продолжить марш на Сарыкамыш. Путь нашего следования будет не по шоссе, как это мы предполагали, а по тропе южнее шоссе между перевалом Хан-Дере[85] и северо-восточнее отрогами Сурп-Хача. К Сарыкамышу мы должны подойти не позже четырех часов дня, где я буду действовать сообразно обстановке.

Нас, офицеров, этот новый маршрут буквально озадачил. Этот путь мы отлично знали. Это была тропа, теперь занесенная глубоким снегом, идущая по многим отрогам Сурп-Хача и подходившая к Сарыкамышу через Износ с юго-западной стороны. Мы старались командующему полком доказать, что этот путь будет слишком тяжел, утомителен, а главное, к Сарыкамышу мы можем подойти не раньше 10–11 часов вечера. Кроме того, нам было непонятно, почему нас не бросили по шоссе, где мы вслед за 2-м батальоном могли бы часа через три-четыре перейти в наступление в направлении Чемурлы-Даг, Гуссин Ага-юст, а не блуждать 12–13 часов где-то в противоположной стороне. Единственным важным мотивом нашего нового марша могло послужить то соображение, что Сарыкамыш до нашего подхода мог сделаться добычей противника, и тогда единственным и последним ударом нашим оставался удар во фланг со стороны Износа.