Генрих Сечкин - На грани отчаяния

- Сека, ты знаешь сколько на рынке стоит учебник "Родная речь"?

- Откуда?

- Триста пятьдесят рублей!

- Ну и что? Ты хочешь продать свой?

- Да нет, я видел в библиотеке. Их там много, целая полка!

К вечеру мы чинно сидели в читальном зале детской библиотеки и, листая книжки, ожидали конца рабочего дня. На соседних стульях лежали наши портфели, в каждом из которых был спрятан мешок. Наконец библиотекарша засобиралась домой. Из посетителей в зале остались только мы с Морозом.

- Ребята, закругляйтесь! Библиотека закрывается! - объявила она и направилась в туалетную комнату. Лишь только за ней закрылась дверь, Мороз мгновенно перемахнул через прилавок. Деловито сопя, он передавал мне пачки книг, которые я тут же рассовывал по мешкам и портфелям. Вся операция заняла не более одной минуты. Выскочив на улицу, мы направились к рынку…

Однажды вечером, во время очередной воздушной тревоги, когда мама еще не пришла с работы, а бабушка, убедившись в невозможности вытащить меня из дому, стремглав унеслась в бомбоубежище, я приготовился лезть на крышу. Там обычно во время налетов собиралась вся беспризорная пацанва. Очень интересно было наблюдать за воздушным боем воочию. Повсюду, где еще было электричество, в окнах домов гас свет, и Москва погружалась в полную темноту. Светомаскировка - один из обязательных атрибутов самосохранения.

Потом вспыхивали прожектора и их пронзительные лучи начинали шарить по небу. Издалека возникал гул приближающихся немецких самолетов. Начинали грохотать зенитные орудия. Самолеты зависали над Москвой. Горохом сыпались зажигалки, с воем неслись к земле тяжелые фугасные бомбы. От раскатистых, громоподобных взрывов едва не лопались барабанные перепонки. Земля, задрожав, взмывала к облакам и осыпалась вниз вместе с обломками лопнувших, как грецкие орехи, зданий. Крики и плач неслись со всех сторон. Лучи прожекторов скрещивались, и в центре оказывался вражеский самолет. Десятки очередей трассирующих пуль летели в этом направлении. Из самолета вырывалось пламя, и в струе черного дыма он летел к земле, а прожектора провожали его до последнего момента. После того как огонь от упавшего самолета взмывал в небо, прожектора, оставив его в покое, вновь столбами поднимались вверх и принимались искать следующую жертву.

В тот момент, когда я напяливал на себя пальто, земля глухо дрогнула. В комнате вылетели все стекла вместе с рамами. Шкаф, стоящий у окна, поехал по комнате к двери. А я закувыркался по полу и в мгновение ока был прижат к стене. Придя немного в себя, подобрался к окну. С моего шестого этажа были хорошо видны окрестности соседних переулков. В лучах фар пожарных машин я увидел громадное облако пыли, медленно рассеивающееся над свежими развалинами моей родной школы. Ну как тут было не побежать к месту происшествия?

Жуткая картина предстала перед моими глазами. Бомба прошила четырехэтажное здание насквозь и рванула на первом этаже. Школа не разлетелась, а обрушилась и полностью завалила подвал, который одновременно являлся бомбоубежищем. Сквозь груды кирпича из подвала просачивалась и замерзала вода. Очевидно, пробило водопровод. Из-под обломков еле слышно раздавались мольбы о помощи. Спасти заваленных в бомбоубежище и затапливаемых водой несчастных было невозможно.

Трое суток по очереди, не прерывая работу ни на минуту, спасатели вместе с местными энтузиастами разбирали завалы, пытаясь добраться до уже давно затихнувших людей. На четвертый день в кузова подъезжавших грузовиков аккуратно укладывали раздувшиеся, мокрые, с посиневшими лицами трупы. Среди них половина детей. Подвал был затоплен до потолка.

Я представил себе, как постоянно прибывающая вода поднимает вверх отчаянно барахтающихся в ней людей… Как, поднявшись под потолок и упираясь в него лбами, они судорожно вдыхают последние крохи воздуха, все еще надеясь на чудо спасения… О чем они думают в последние секунды своей жизни, погибая такой страшной, мучительной смертью?

Учиться теперь было негде. Наше с Морозом положение легализовалось. Больше не нужно было по утрам на чердаке вываливать свои тетрадки и учебники в укромный уголок, а вечером забирать их обратно. Больше не нужно было имитировать приготовление домашних заданий, которые валившаяся с ног от усталости мама не в состоянии была проверить. Больше не нужно было проставлять в своих тетрадках удовлетворительные отметки, тщательно подделывая подписи преподавателей…

Эти воспоминания нахлынули на меня под мерный стук колес телячьего вагона, уносившего нас на восток…

- Сека, давай пожрем! - развязывая свой мешок, протискивался ко мне Кащей. - Язва! Цепляй сюда Колючего и Витю. Завтракать пора!

- А что? Уже утро? - спросил я.

- Какая разница, утро или вечер? - проворчал Кащей. - Кишка кишке романсы поет. Значит пора заправляться.

Я осмотрелся вокруг. Все пассажиры нашего вагона валялись вповалку на нарах и на полу. Зря с вечера нервничали. Лежачих мест хватило всем. В крохотные зарешеченные оконца пробивался утренний свет. Расположившись в уголке, мы принялись за трапезу.

- Витя, у тебя чего, кликухи нет? - поинтересовался Кащей, загружая свой жевательный агрегат огромным куском копченой колбасы.

- Так это и есть кликуха. А зовут меня Володькой.

- А фамилия твоя, как? - не отставал Кащей.

- Викторов. А что? Ты собрался протокол допроса заполнять?

- Да не! Просто интересно. Никогда такой кликухи не слышал.

- Ну вот и услышал. Полегчало? - Витя явно был не в духе.

Постепенно проснулись все обитатели нашего вагона. Загромыхала дверь.

- Подготовились на оправку! По четыре человека! Первая четверка - вперед!

Поезд стоял на запасном пути какой-то небольшой станции. Сквозь шеренгу солдат нас по очереди водили в станционный туалет. Толпы зевак собрались, чтобы поглазеть на арестантов. Конвой постоянно отгонял баб, изо всех сил пытавшихся сунуть кому-либо из зеков батон хлеба или жареную котлету. Один мужичок, будучи сильно навеселе, с початой бутылкой водки лез на конвой.

- Ну чего ты, начальник? Пускай братки рванут по глотку! Ну хочешь, сам хлебни тоже!

- Касатик, пропусти! Дай накормлю сердешных! - прорывалась бабулька с кастрюлей вареной картошки, посыпанной укропом.

Потрясающе, но факт. Люди, которые приносят к поездам на продажу приготовленную ими пищу, чтобы заработать немного денег, с радостью отдали бы ее нам при первой возможности. И их совершенно не волнует, какие преступления мы совершили. Участие, доброжелательность и жалость светились в их глазах. Разве после этого поднимется у кого-нибудь рука обокрасть вот эту старушку с картошкой?