Самсон - Самсон. О жизни, о себе, о воле.

Освобождение обрушилось на меня внезапно. В ночь перед выходом на свободу я совершенно не спал, все время думая о том, что меня ждет на воле. Но сколько ни думал я, ни гадал, все равно не мог себе представить той настоящей жизни, поскольку все изменилось – и в первую очередь изменился я сам. Прежние приятели казались мне теперь желторотыми птенцами, а авторитетные урки нашего города пока не могли принять меня как равного. Срок на общем режиме был всего лишь первой, весьма незначительной ступенькой в воровском мире. Только после двух-трех ходок настоящие авторитеты могли обратить на тебя внимание. Безусловно, они знали все о твоей жизни за решеткой и наблюдали за твоими «подвигами», но вот только никто не спешил с выводами. Они могли несколько лет присматриваться к тебе, стараясь понять, что на самом деле тобою движет и готов ли ты пройти до конца однажды избранный путь. Многие из тех, кто изначально становился на воровскую, блатную стезю, даже через десять лет могли отказаться от нее. И многие открещивались, не в силах больше терять здоровье на кичах, жить какой-то непонятной, волчьей жизнью, одной ногой постоянно находясь в тюрьме. Кто просто ломался, кто ссучивался. Вот поэтому воровское сообщество с некоторых пор не спешило приближать к себе новичков, особенно тех, кто, как говорится, еще вдоволь «не нюхал пороху». За воротами меня никто не встречал. По письмам я знал, что мать болела, а друзья, с которыми я расстался четыре года назад, просто не знали, где я нахожусь. В определенный момент я перестал поддерживать с ними всякую связь, считая, что теперь у каждого из нас своя жизнь – у них своя, а у меня своя.

Поначалу я наслаждался свободой, как простой баклан, вырвавшийся из-под пристального внимания караульных вышек: кутил с бабами, сорил деньгами, которые валились на меня невесть откуда. Навещал старых приятелей, быстро обзаводился новыми. Но очень скоро от всего этого устал и все чаще ловил себя на мысли о том, что начинаю если не тосковать, то уж скучать по зоне. Это точно. Скажешь кому-нибудь – не поверят. Но все было именно так. Здесь, на воле, я был одним из многих. Я терялся в толпе. На меня не обращали внимания. А там, на зоне, я был личностью, с мнением которого считались. И от этой ностальгии по жесткому лагерному порядку становилось тошно. Мне все чаще начали сниться наш барак, Жиган, зоновские «движухи». И вообще, чем та жизнь хуже этой, задавал я себе вопрос? Свежий воздух, в конце концов. Работа? Так на то мужики есть, пусть они и вкалывают. А мне скорее пальцы отрубят, чем я возьму молоток в руки или встану к станку.

…В тот день от перепоя трещала голова. Мне подумалось, что мои кореша явно бы не одобрили такого загула – уж слишком лихо я отмечал свое освобождение. Дело в том, что никто из порядочных авторитетов не одобряет затяжные пьяные загулы. Я и сам недолюбливал пьяниц. Но сейчас мне было все равно. В моей голове творилось что-то невообразимое. С одной стороны, я понимал и был даже убежден в том, что выбрал для себя правильный путь. Но, с другой, выйдя на свободу, я увидел, как живет большинство людей, и мне почему-то становилось больно на душе от того, что я уже не смогу стать такими, как они. Клеймо зэка будет преследовать меня до конца жизни. А в те времена это многое решало для обычного человека. И вот, находясь в этих душевных терзаниях, я старался залить свои невеселые мысли алкоголем. В такие утренние часы мне старались не перечить, не злить, понимая, что могут нарваться на жесткий кулак. Я и сам не понимал, где проводил основную часть времени. Меня водили с одной хаты на другую, подкладывали девок, и я удивлялся каждый раз, вспоминая, как они оказались рядом со мной. Все мое окружение состояло из таких же, как я сам, отбывших свой срок арестантов, которые, узнав, какой образ жизни я вел в зоне, старались внести свою лепту в разгул. Так было всегда. Бывшие сидельцы, обычно первоходки, сбиваются в компании, где вспоминают свою зоновскую жизнь, рассуждают о понятиях, иногда ходят на дело – жить-то на что-то надо. Взрослые авторитеты поручают им некоторые дела, типа отвезти грев на зону или проучить кого-нибудь. В таких компаниях я и отдыхал первое время после отсидки.

…Очнувшись, открыл глаза, но не увидел ничего, кроме множества пустых бутылок. Опять незнакомая хата. Из мебели – пара стульев и скрипучий стол, да еще на кухне радио орет.

– Очухался? – раздался голос откуда-то сверху.

Я повернул голову, и в затылке заныло.

– Кто ты? – спросил я незнакомца. – И где все остальные?

– Долго еще собираешься пить да по притонам шататься? – Незнакомец пнул лежащую на полу бутылку, и та, отлетев в угол, завертелась.

– Кто ты такой, чтобы меня учить жизни? – недовольно спросил я, и тупая боль снова запульсировала в черепе.

Незнакомец опустился рядом. Ему на вид было не более сорока: поджарый, с сухим, слегка обветренным лицом, он казался еще моложе. И только всмотревшись, можно было увидеть, как глубоки были морщины. Ворот рубашки слегка оттопырился, и я увидел на его груди наколку – крест с двумя ангелами по бокам. Такая наколка могла принадлежать только человеку из воровского окружения.

– Умойся и приведи себя в порядок! – Это была даже не просьба, а скорее приказ. – С тобой хотят поговорить, Самсон.

Через час я уже находился в одной из ростовских квартир в окружении серьезных местных авторитетов. С этого момента моя жизнь мне уже не принадлежала.

В тот момент я еще не знал, что по Союзу прокатилась волна арестов среди воров в законе, и они приняли решение подтянуть к себе молодых, наиболее перспективных в воровских делах парней, уже понюхавших зону, чтобы со временем восполнить потери в воровском сообществе. Моим наставником стал вор по кличке Ермак. До того как стать вором в законе, он звался Фокусником. Это погоняло Ермак получил за то, что умел виртуозно совершать карманные кражи. Он был главным среди ростовских воров и пользовался большим уважением, поскольку скрупулезно соблюдал все воровские каноны. Даже выход на свободу он воспринимал как наказание. Если ему и доводилось покидать зону, то, как правило, ненадолго и по уважительной причине.

Вся жизнь Фокусника была примером для остальных воров. В общей сложности он провел за решеткой больше тридцати лет. Всегда подтянутый, Ермак имел строгую осанку командира и выглядел значительно моложе своих шестидесяти с хвостиком. Первый раз он сел подростком, когда ему едва стукнуло четырнадцать. Начинал простым карманником на вокзале. К двадцати годам он достиг такого мастерства, что с ним трудно было тягаться самым опытным ворам. Шутки ради он вытаскивал у зазевавшегося прохожего из кармана часы и так же незаметно клал их обратно. Тогда-то и прозвали его Фокусником. Однако к ремеслу карманника парень вскоре охладел и стал специализироваться на квартирных кражах. Но и здесь в короткий срок он достиг такого уровня, которого обычный вор не успевает приобрести и при пятилетнем стаже. Фокусник без труда открывал любые замки, и чем сложнее они былы, тем интереснее казалась ему работа. Именно работа, поскольку содержимое квартир его как бы не интересовало вовсе.