Александр Мень. Пастырь. Свет во тьме. Повесть о жизни и мученической смерти - Михаил Александрович Мень

отца Александра Меня Михаил, став губернатором Ивановской области, приехал в Шую. Он посмотрел на величественный собор в центре города, рядом с которым произошли эти трагические события, и решил:

– Здесь должен стоять памятник, чтобы никто не забывал, что здесь однажды расстреляли священников и мирян, вышедших из этого собора.

Идея эта родилась у молодого губернатора в первые дни назначения на встрече с наместником Сретенского монастыря архимандритом Тихоном, но задача эта была не простая. Ивановская область – регион небогатый, и про использование для этого проекта бюджетных денег не могло быть и речи. Да и бизнес в регионе не мог обеспечить его. Однако случилось невероятное. Отец всегда учил своего сына, что в жизни ничего случайного не бывает. Один из крупных московских предпринимателей неожиданно сказал на встрече с ивановским губернатором:

– Слышал про твою задумку со строительством памятника в Шуе. Я дам деньги, до последнего рубля. Ради памяти о твоем отце.

Михаил опешил, он не только не просил его, но даже не намекал. И тогда бизнесмен рассказал ему историю, которая звучала как легенда.

В 1970-х этот человек занимался весьма опасным бизнесом, по сути контрабандой – переправлял в СССР из-за границы технику: телевизоры, магнитофоны, проигрыватели. Он был прагматиком. Можно даже сказать, циником. Он считал, что вера – дело старушек, до тех пор, пока его друг не попросил:

– Помоги одному батюшке. Надо привезти ротапринт из Финляндии для печатания книг.

– Ты что, с ума сошел? – отрезал он. – Это не кассетник и не телевизор. Это типография! Меня не ОБХСС возьмет, а КГБ, и больше ты меня не увидишь.

Но друг уговорил его хотя бы поехать встретиться с батюшкой, просто поговорить.

– Он очень интересный собеседник. Ты сам все поймешь.

И вот бизнесмен оказался в подмосковном доме отца Александра Меня. Они говорили долго, и вскоре он понял, что перед ним не религиозный фанатик, не очередной батюшка, собирающий средства на ремонт храма, а человек с горячим сердцем, человек, убежденный в своей миссии.

– Он говорил, – вспоминал бизнесмен, – не о Церкви, а о людях. О том, как им нужно слово, знания, а это книги. Он говорил так убедительно – и это оказалось сильнее моих страхов.

На следующее утро он позвонил своему товарищу, с которым ездил в гости к отцу Александру, и сказал, что готов и все устроит.

* * *

А в это же время на Лубянке все кипело. Подполковник Селиверстов стоял у окна, слушая, как в коридоре хлопают двери кабинетов. Он только что получил очередную сводку: «По оперативной информации, отец Александр Мень намерен получить из Финляндии офсетную печатную машину. Контакты установлены. Доставка готовится». Поразмышляв, отправился доложить начальству.

– Печатать что? – хмурился генерал. – Антисоветчину или святоотеческие глупости?

– Книги, – пожал плечами Селиверстов. – Возможно, самиздат планируют тиражировать.

– Действуйте. Найдите, кто исполнитель доставки.

Извил вернулся в свой кабинет и вызвал оперативную группу. Началась охота. Предупредили пограничников, мобилизовали таможню, агентура в Финляндии получила задания. Проверялись все, кто пересекал границу, следили за багажом, отслеживали посылки. Параллельно шла прослушка, дом отца Александра и храм в Новой Деревне поставили под усиленное наружное наблюдение. Но ничего не приносило результата. Однако информация о том, что типография все-таки пересекла границу Финляндии и СССР, имелась. Ни в доме, ни у родственников, ни в церковных помещениях ничего обнаружено не было. Никто из прихожан ничего не знал, и ни одна коробка, ни один ящик не засветился.

Извил вырвал и сжал в кулаке страницу из досье Меня с фразой из очередной проповеди: «Нельзя побеждать свет, выключая лампы».

За неудачей последовала унизительная сцена.

– Вам, товарищ подполковник, было поручено это дело! Вы и ваш отдел отрабатывали эту задачу. Где эта чертова типография? – начальник грозно глядел поверх очков.

– Товарищ генерал, мы…

– Что товарищ генерал, что мы? Мень водит вас за нос, как школьника. Он каждый раз ускользает, проповедует, крестит, агитирует советскую молодежь. А теперь еще и книги печатает. Где печатает? Где? Мало вам, что он уже несколько своих книг в Брюсселе издал, так вы еще и типографию, которую контрабандно в страну ввезли, просрали!

– Мы продолжаем наблюдение. Информации об объекте пока нет, но мы найдем!

– Вот именно! У вас – нет информации, а у него печатный станок имеется!

Позже, наедине с архимандритом Тихоном, Михаил Мень рассказывал:

– Он знал, что за ним следят. И он никому, даже самым близким, не говорил, где она. И, наверное, правильно делал. Не говорил не потому, что боялся, а потому, что понимал: дело важнее. Кроме того, любой близкий ему человек, который мог хоть что-то знать об этой типографии, мог оказаться под серьезным ударом. Потом, уже после убийства отца, его прихожане много спорили о том, где была эта типография, но история об этом умалчивает! И все-таки насколько силен был дар убеждения у отца Александра, что он смог убедить человека, занимающегося контрабандой, пойти на такой риск ради идеи, ради людей, живущих в атеистической стране!

Архимандрит Тихон кивнул.

– Он был как древний апостол. Слово – в нем горело. И оно несло свет.

* * *

Когда скульптор Рукавишников завершил работу над памятником, Михаил Мень снова приехал в Шую. Он стоял у постамента, смотрел на девочку, заслоняющую священников, и думал: ведь их убивали за то, что они не молчали, и отца преследовали за то же. Но он все равно говорил. Этот памятник теперь стал напоминанием не только о шуйских трагических событиях 1922 года, но и обо всем XX веке, о каждом, кто встал между светом и тьмой, о каждом, кто не сдался.

Преодоление

Полковник Селиверстов сидел в своем новом просторном кабинете заместителя начальника Пятого управления по борьбе с идеологическими диверсиями КГБ СССР[8]. Извил держал в руках книжку «Сын Человеческий» в мягком переплете, обложку которой кто-то старательно обернул белой бумагой. На титульном листе мелким шрифтом было написано: Брюссель. Издательство «Жизнь с Богом». Стояло и имя автора – Андрей Боголюбов.

– Красиво. Гладко. И очень опасно, – произнес Извил вслух.

В этой книге, как и в других, он чувствовал нечто пугающее для их системы – внутреннюю свободу, не антисоветскую агитацию, а именно – свободу. Извил из профессионального принципа начал читать эту книгу и был удивлен, как автор описывал жизнь Древнего Израиля первого века нашей эры. Было полное ощущение, что автор жил в те самые времена и сам ходил по дороге от Назарета до Иерусалима, хотя уж кто-кто, а Извил прекрасно знал,