Пропавшая: Исчезновение Лорен Спирер. Правдивая история о том, как студентка исчезла у всех на виду - Шон Коэн

– Я был совсем молод, – отметил Россмен. – И вдруг оказался в центре трагедии, причем не своей собственной. Разумеется, всем пришлось несладко: это ужасно, когда подобное случается с твоим знакомым или близким, да и вообще, когда ты имеешь хоть какое-то отношение к такой истории. Так что неудивительно, что эти события оставили в моей душе глубокие шрамы.

– Пусть и не так сильно, как это сделали другие, – смягчился он, – но вы взяли и исказили мои слова, выставили меня в дурном свете в средствах массовой информации ради денежной выгоды. И теперь вы собираетесь провернуть то же самое. Я не пытаюсь оправдаться. Я просто честно говорю вам, что искажать мои слова все же не стоит.

Я обещал ему этого не делать.

– Что-то я сомневаюсь, – ответил он, – потому что именно так вы и поступаете. Вы перевираете мои слова и зарабатываете на этом деньги. Зачем я вообще с вами разговариваю?

Однако он не стал сбрасывать звонок, за что я его отблагодарил:

– Спасибо вам за здравомыслие, за то, что вы не набросились на меня. Теперь я понимаю, почему вы злились: я давил на вас, хотя вы даже не являлись подозреваемым. Так что я понимаю всю ситуацию. Все это дерьмо нависло над вами, как туча. Я знаю это. Я не слепой.

Я продолжил, пытаясь наладить с ним контакт путем упоминания о реакции СМИ на мое увольнение из Post.

Россмен ответил:

– Значит, вы признаете, что в средствах массовой информации умеют наговорить ерунды, переврать ее и сделать неправдой?

Я объяснил ему, что самое главное – это изложить суть дела. Но он по-прежнему отказывался признавать, что помнил о событиях той ночи.

– Я гулял до утра, потом лег спать, а на следующий день около двух часов мы вдруг услышали, что она не вернулась домой. Тогда мы все отправились на поиски: ходили к моим друзьям, по больницам, осматривали окрестности, проходили путь до ее дома. Мы делали все, что могли. В полицию обратились именно мы. Это не копы постучалась ко мне в дверь со словами: «Где эта девушка, которая пропала?». Мы сами пошли и сообщили о происшествии, потому что искренне переживали за Лорен.

Стоило мне подчеркнуть, что его не было среди людей, заявивших в полицию о пропаже Лорен, как Россмен тут же набросился на меня за запись разговора и за сделанные мною заметки.

– Вы пытаетесь вытянуть из меня информацию… Мы не были с ней близки. Я встретился с Лорен за неделю до ее пропажи. Она пришла на предматчевую вечеринку, после которой мы вместе пошли в бар. И все.

И снова он подчеркнул, что о событиях, произошедших после посещения бара, он ничего не помнил.

Тогда я вновь спросил о звонке Брук в переулке, пока Лорен находилась в тяжелом состоянии.

– Что вы сказали ей на следующий день? – спросил я, на этот раз более решительно. – Вы говорите, что не помните. Но я хочу понять, помнит ли она.

Россмен даже не сомневался: Брук никогда не заговорит.

– Маловероятно, что она что-то вспомнит. Вы только зря тратите время на попытки связаться с ней. Хотя, можете продолжать, если хотите.

Я еще раз обратился к вопросу о потере памяти.

– С момента удара я ничего не помню. И сам удар тоже не помню. Не знаю, почему так случилось, но воспоминания о той ночи просто отсутствуют – и сейчас, и раньше. Вообще, это странно, потому что со мной такого никогда не происходило.

За медицинской помощью Россмен никогда не обращался.

В связи с этим я переключился на другой вопрос: мог ли у Лорен случиться сердечный приступ или передозировка, в результате чего он и его друзья запаниковали – страшная ситуация для любого человека, особенно для студента колледжа, который был с Лорен в тот вечер.

Мой вопрос он воспринял с пониманием: ему самому не терпелось разобраться с теорией, которая продолжала преследовать его на протяжении многих лет, пока он пытался продвигаться по карьерной лестнице и строить семейную жизнь. Россмен испытывал желание наконец-то оставить эту историю в прошлом, что стало одной из главных причин продолжения нашей беседы.

– Мы ведь не идиоты. Мы все были умными ребятами, – ответил Россмен. – Если бы что-то случилось, любой из нас позвонил бы в полицию, вызвал бы скорую и оказал бы ей необходимую помощь. В такой ситуации никто, кроме особо отмороженных, не стал бы думать о себе и прочих последствиях. Если кому-то угрожает серьезная опасность, вы вызываете скорую. И уже не имеет значения, что будет дальше. Нужно быть больным человеком, чтобы не обратиться за помощью. Если бы это произошло на моих глазах, именно так бы я и поступил. Уверен, Майк Бет тоже. И Джей.

Затем он произнес имя, которое я не слышал уже много лет.

– Мне кажется, вам стоит присмотреться к Израэлю Кизу, серийному убийце, который в ночь пропажи Лорен как раз находился в Индиане.

Никаких доказательств этому не было. Если Россмен пытался найти «крайнего», это было весьма кстати, учитывая, что Киз умер уже более десяти лет назад.

– После долгих лет размышлений я пришел к выводу, что это его рук дело. Ни на кого другого я и подумать не могу. Да и не хочется, потому что это полный беспредел. Ответов нет, и я понимаю, что из-за этого нет подвижек в расследовании. Меня это очень беспокоит. Хотел бы я, чтобы все было иначе. Но… [здесь он снова делает паузу], но мне рассказать нечего.

В какой-то момент он начал испытывать презрение ко всему нашему разговору.

– Вы говорите, что пишете книгу о ее жизни. А мне кажется, что она была обычной студенткой, которая отправилась тусоваться на вечеринку. Это же Университет Индианы, – подчеркнул Россмен. – Утром Джей переслал мне ваше сообщение. Брук сказала, что вы звонили ей два месяца назад. Майки [друг семьи, которому Кори позвонил через несколько часов после исчезновения Лорен] рассказывал, что вы обращались к нему шесть месяцев назад. И с моим отцом вы тоже пытались связаться. Я знал, что это вы звоните. Я хочу услышать лишь то, о чем вы так стремитесь поговорить с моими друзьями.

Интересно, понимал ли он, что он только что наговорил? На одном дыхании Россмен принизил важность этого дела, сказав, что Лорен – просто пропавшая студентка. Далее он сообщил, что уже несколько месяцев обсуждал подготовку моей книги с друзьями, к которым я обращался. Более того, он разговаривал с Джеем Розенбаумом, зная, что тем утром я с ним переписывался.

Тогда я попробовал разузнать о его недавних беседах с Брук Булленс.

– Все верно вы поняли. Она позвонила мне и рассказала о вашем звонке, – ответил Кори. – Но это был первый раз за целый год, когда я с ней разговаривал. И, знаете, она как наркоманка: не помнит ничего, что произошло в таком далеком прошлом.

– И это не я ее настраиваю против общения с вами, – продолжил Россмен. – Она просто не хочет. Ей нечем поделиться. Я вам точно говорю: у нее не больше информации, чем у меня. Ни о чем таком важном мы в ту ночь не разговаривали.

Поразительная логика. Звонков он не помнил, зато был уверен, что они не имели значения.

Выслушав Россмена, я расстался с ним на максимально дружеской ноте, зная, что он обязательно расскажет все Розенбауму. Но это и был мой план – Джей должен был знать, что я не доставляю проблем.

* * *

После разговора с Кори Россменом я ненадолго отлучился из кабинета: хотелось перекусить. У меня голова шла кругом от столь неожиданной беседы.

Я написал Розенбауму:

«Кори настроен позитивно. Надеюсь пообщаться и с вами».