Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

Соберитеся, всадники ратные,

Бурею ринуться, шашкою тешиться.

Дружно мы сломим врага-а!

Слуша-айте, всадники-други —

Звуки призывной трубы-ы!

Минуты были горячие. Я весь был погружен велением как можно скорее привести в порядок 1-й Лабинский полк и отправить пленных к командиру корпуса генералу Науменко, который находился со своим штабом и 4-й дивизией к югу от станицы Дмитриевской, как неожиданно обнаружил возле себя своего начальника штаба, о котором во время атаки совершенно забыл, как и забыл свой штаб дивизии в 30 человек с ординарцами.

На маленькой утомленной лошаденке с кавалерийским седлом, в английском обмундировании, с бритым лицом и без фуражки – среди разгоряченных казаков на кабардинских лошадях, в черкесках и папахах – он казался воином иного государства. У него явно растерянный вид, но он с приятной улыбкой смотрит на меня своими умными глазами, как бы спрашивая – а что же будет дальше? Его душевное состояние можно было определить двумя словами – «растерянно-радостное» в своей беспомощности. Таким бывает мотылек, попавший в пучину быстронесущегося ручья. Он и там все остается «цветком», еще не потерявшим своего облика, но в то же время и не может быть «цветком». Он там растерян и беспомощен. Так и 65-летний старик генерал Генерального штаба, попав в массовую атаку бригады, скакал с ней, как тот мотылек в пучине ручья. И скакал во главе своего штаба дивизии в первых рядах, на уровне головных взводов сотен. И тогда как в полку никто из офицеров не был ни убит, ни ранен, в его штабе дивизии ранен один офицер.

В этот вечер, при всех офицерах штаба дивизии, он скажет мне:

– Ну, Федор Иванович, спасибо Вам. Первый раз в своей жизни сегодня я ходил в конную атаку. Не скрою – страшно было, но и очень интересно даже и тогда, когда «душа уходит в пятки».

Все офицеры скромно улыбались на эту его шутку. Улыбаюсь и я, за его такую простую бесхитростность и полную человеческую откровенность.

Вот почему, когда в конце боя он на рысях подошел ко мне как подчиненный и, ласково улыбаясь, смотрел мне в глаза своими возбужденными глазами, которые как бы спрашивали: «А что же дальше делать?.. И окончилось ли все это – страшное, страшное, непонятное?» – я его тогда вполне понял и не осудил. Одно дело – молодой строевой 27-летний полковник, и совсем другое дело – старый ученый генерал, привыкший работать в штабах.

– А где же Ваша фуражка, Ваше превосходительство? – был первый мой вопрос к нему.

– Утерял во время скачки, Федор Иванович, – отвечает он (он так и сказал «во время скачки», а не «во время атаки»).

Конница красных, видя, что ее никто не преследует, сделав дугу на восток, вдруг повернула к станице Ильинской. Это была «вчерашняя» конница красных – Отдельная кавалерийская бригада Коркишка. При ней не было ни одной подводы, понимая «пулеметных линеек». Она была равна по численности Лабинской бригаде. Но мы сильны пулеметами. Ее надо отрезать от Ильинской и атаковать.

Бой с красной конницей был бы более опасен, чем с их пехотой. Под генералом маленькая, невзрачная лошаденка. «Куда на ней он поскачет?» – думаю.

– Ваше превосходительство, пожалуйста, соберите пленную пехоту и представьте ее командиру корпуса генералу Науменко, – говорю я ему, находя «этот предлог» самым подходящим, чтобы оставить старого генерала в безопасном месте.

– Что Вы, Федор Иванович?!. Мое место возле Вас! Я начальник Вашего штаба! – очень решительно, с долей обиды, отвечает он мне, этот добрый и благородный человек.

В это время прискакал ординарец из штаба корпуса с приказанием мне от генерала Науменко: «Ввиду критического положения 4-й Кубанской дивизии – немедленно прислать к нему в резерв одну бригаду казаков».

Это было явно запоздалое приказание, посланное генералом Науменко до начала атаки Лабинцев. По этому приказанию легко можно было судить, как сам корпусной командир расценивал обстановку и боялся приближавшуюся к нему конницу красных. И наверное, наблюдая с высокого кургана боевое расположение своих частей и такой активный подход красной пехоты к станице Дмитриевской, видимо, не допускал возможности, что Лабинская бригада бросится в контратаку, – а отойдет назад.

Вместо помощи бригадой казаков я послал ему дивизию пленной пехоты.

В этом деле удивительно было то, что весь командный состав красной пехоты, как и политические комиссары, шли пешком в своих рядах, то есть командного состава верхом на лошадях, как это было принято у них, – н е б ы л о.

Обыкновенно старший командный состав и комиссары, видя неустойку, бросали своих подчиненных и спасались бегством на своих конях. Здесь этого не было. Все они были пленены.

Быстро приведя в порядок 1-й Лабинский полк и отправив пленных с конвоем, с Лабинской бригадой крупной рысью под уклон двинулся наперерез отступающей красной коннице, в изгиб речки Калалы, что у леска, по кратчайшей дороге.

Левофланговая группа красных, с перешедшими на их сторону кавказскими гренадерами, в нашем параллельном движении на северо-восток спешно, вразброд, по рыхлому весеннему льду переходит Калалы. Ну, думаю, вы-то от нас не уйдете!

Впереди бригады лавой скачет 4-я сотня распорядительного есаула Сахно, чтобы найти брод. Но я вижу, что казаки бросились по берегу в разные стороны и не идут в реку.

Бригада у леска. Речка топкая, и весенний лед совершенно не выдерживает тяжести лошади, проваливается. Мы вперились лбом в этот изгиб и упустили время, а красные, сделав большую дугу на восток, повернули к Ильинской и вошли в нее.

К ночи дивизии приказано было вернуться в Дмитриевскую – стать по старым квартирам. Ночью, по разжиженной грязи почти до колен лошади, прибыл в штаб корпуса для доклада.

Генерал Науменко рад и весел. Он буквально не знал, как благодарить Лабинцев, спасших положение. Просит садиться за стол, и угощает чем-то, и расспрашивает обо всем в подробностях. А потом, глядя на своего начальника штаба полковника Егорова и улыбаясь, говорит ему:

– Видали Елисеева?.. Какие штуки он отливает, вот молодец, право – молодец!

Егоров, как всегда, улыбается через пенсне и молчит.

Все это говорилось им так просто, что, ежели бы на нас не было военного мундира и речь бы шла не о бое, можно было подумать, что генерал Науменко рассказывает кому-то о какой-то новой безобидной проказе-озорстве какого-то Елисеева, может быть, ученика, но не выше ранга юнкера.

Генерал Науменко в обращении со своими подчиненными был очень прост, любезен и тактичен. В данном случае 1-й Лабинский полк в третий раз спасал