Сергей Есин - Смерть титана. В.И. Ленин

«Конечно, в нашей Советской республике социальный строй основан на сотрудничестве двух классов: рабочих и крестьян, к которому теперь допущены на известных условиях и «нэпманы», т.е. буржуазия. Если возникнут серьёзные классовые разногласия между этими классами, тогда раскол будет неизбежен, но в нашем социальном строе не заложены с необходимостью основания неизбежности такого раскола, и главная задача нашего ЦК и ЦКК, как и нашей партии в целом, состоит в том, чтобы внимательно следить за обстоятельствами, из которых может вытечь раскол, и предупреждать их, ибо в последнем счете судьба нашей республики будет зависеть от того, пойдёт ли крестьянская масса с рабочим классом, сохраняя верность союзу с ним, или она даст «нэпманам», т. е. новой буржуазии, разъединить себя с рабочими, расколоть себя с ними. Чем яснее мы будем видеть перед собою этот двоякий исход, чем яснее будут понимать его все наши рабочие и крестьяне, тем больше шансов на то, что нам удастся избегнуть раскола, который был бы губителен для Советской республики».

И понятно, почему в итоговой для своей жизни статье «Лучше меньше, да лучше» Ленин снова ставит вопрос о культуре, на этот раз управленческой. Именно здесь он выдвигает требование просвещения и обучения деятелей советского госаппарата, из чего потом ретивые агитпроповцы высекли куцый молодёжный лозунг: «Учиться, учиться и учиться!».

«Нам надо во что бы то ни стало поставить себе задачей для обновления нашего госаппарата: во-первых — учиться, во-вторых — учиться и в-третьих учиться и затем проверять то, чтобы наука у нас не оставалась мёртвой буквой или модной фразой (а это, нечего греха таить, у нас особенно часто бывает), чтобы наука действительно входила в плоть и кровь, превращалась в составной элемент быта вполне и настоящим образом».

В последний раз задаю все тот же сакраментальный вопрос: что же нужно для того, чтобы быть хорошим управленцем?

«Для этого, — отвечает Ленин, мудрый и бесстрашный, и поэтому для него все сложное просто, — нужно, чтобы лучшие элементы, которые есть в нашем социальном строе, а именно: передовые рабочие, во-первых, и, во-вторых, элементы действительно просвещенные, за которых можно ручаться, что они ни слова не возьмут на веру, ни слова не скажут против совести, — не побоялись признаться ни в какой трудности и не побоялись никакой борьбы для достижения серьёзно поставленной себе цели».

Грустно читать эти прекрасные слова. Грустно — потому что, писал ли Ленин вот эту должностную характеристику членов наркомата РКИ, или портрет будущего председателя Госплана, он писал это с себя, умницы, специалиста и аскета с чрезвычайно развитым чувством долга. Чтобы осуществить на практике то, что спланировал арестант правительственной резиденции в Горках, нужно было только одно — его выздоровление от тяжкой болезни. Но этому не суждено было случиться.

Его преемники не имели этих качеств в комплексе, зато обладали многими другими, и часто без меры. Идея гражданского общества не была им близка, а ведь именно ее вынашивал Ленин, ставя под тотальный контроль и госаппарат, и партаппарат. Но совершают революцию одни, а плодами ее пользуются другие. Ленин знал этот малосправедливый закон. Мог ли он с ним примириться? Ему, с его-то энергией и всепроникающей мыслью, не хватило, может быть, каких-нибудь двух — «отцовских!» — лет, чтобы поставить страну на нужные рельсы…

Надо ли здесь сравнивать былое с сегодняшним, надо ли приводить примеры и истоки российских катастроф? И разве отрицал он возможность потери власти? «Мы должны проявить в величайшей степени осторожность для сохранения нашей рабочей власти…»

Это неправда, что жизнь иногда кроет весь горизонт одной черной краской. В действительности среди крыла туч блеснет, прорвавшись сквозь чернильную густоту, луч света. Так и эта ужасная и мучительная его, ленинская, болезнь. Он стал к ней привыкать, но, главное, пришел к выводу, что и в таком положении он может работать. По-прежнему без предупреждения налетали на него приступы, бывало, он иногда даже не мог удержаться на ногах. Бывало, что после таких приступов несколько часов не работали правая рука и нога. Затем, после опустошающего упадка сил, все восстанавливалось. Но ведь могло быть и еще хуже. И он был доволен своей работой. Его ограничили строго определенными минутами диктовки, но кто сможет ограничить интенсивность его собственной мысли? Пусть меньше, это будет значить лучше. Тревожило его лишь одно: смогут ли внимательно прочесть и понять его заметки и его статьи.

Будет ли он жить или не будет — это вопрос. Но болезнь отстранила его от действительности и заставила взглянуть на окружающее как бы с высоты птичьего полета, с высоты собственного печального небытия. И тут многое ему открылось. Необходимо сделать все, чтобы новый строй устоял. Если товарищи и страна все же согласятся с его мнением, то выжить и победить у нового строя шанс и возможность есть. В его последних статьях скрыт чертеж саморегулирующего механизма политической и народной жизни. Все должно проглядываться сверху донизу, а экономическая жизнь держится не только на заинтересованности государства, но и — что едва ли не важнее — заинтересованности самих работников. Вживление коммунального чувства в личность и полная социальная защищенность ее — это и есть социализм. Человек не должен бояться ни за кусок хлеба, ни за свою судьбу.

Ну, а что со Сталиным? Если он, Ленин, выздоровеет, то Сталина придется перемещать, а если судьба распорядится по-другому, то Сталина переместят уже и без него. Крупская иногда мрачно шутит: «Если бы Сталин был на твоем месте, Володя, то ты уже сидел бы в тюрьме».

Они вспоминали, как впервые увидели за границей Сталина. Он тогда еще писал: «У нас тут появился один чудесный грузин».

История не сохранила, в какой точно момент Крупская вдруг сочла необходимым рассказать Ленину о своем, уже старом, разговоре в конце декабря прошлого года со Сталиным. Она привыкла всегда и всем делиться в своей духовной жизни с мужем. Не выдержало ли нагоревшее сердце столь долгого молчания, увидела ли она иллюзорные следы выздоровления, проговорилась ли, или, рассказывая, решила поддержать Ленина в уже сложившемся в нем твердом и неколебимом мнении? Но сначала состоялся другой разговор.

Это произошло, как я уже отметил, в самом конце декабря, уже после 25-го, когда сначала совещание с медиками, а потом и ЦК обязали Сталина отвечать за больничный режим Ленина. Ленин оказался в его удушающей власти. Как Сталин себе и представлял, все его, сталинское, искусство должно было быть направлено на то, чтобы Ленин тихо и спокойно умер, предоставив ему, Сталину, заниматься и необъятными похоронами, и его сочинениями, и его государственным наследством.