Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников

ежели не тем, то канатом… Того ради, доношу, чтоб меня ниже поименованного от него Браунштейна отнять и отдать в науку к другому архитекту». (Ну чем не письмо Ваньки Жукова из чеховского рассказа?)

А ведь И. Браунштейн не из худших. Пожалуй, даже лучше многих других иноземцев. Сохранился документ от 5 февраля 1728 года, когда, уволенный со службы, превозмогая нанесенную обиду, он просит Канцелярию позаботиться о своих учениках И. Филиппове и Г. Дмитриеве, которые за два года обучились немецкому языку и «довольно знают». Ну а что касается жалоб учеников на учителей, то это всегда было принято. Особенно в тех случаях, когда наставник иноземец.

Однако взглянем еще раз на жалобу Петрова. Этот удивительный документ открывает нам быт состоятельного петербургского горожанина первой четверти XVIII столетия. Живут как в поместье. Свой птичник, лошади (а может, даже корова), для которых нужно завозить сено. Отдельно стоящая поварня с большим запасом дров. Обязательные чаепития, еще непривычные для простого русского человека. Столь же обязательные выезды в гости с кучером, а может, даже лакеем на облучке. И естественная, привычная порка слуг розгами или плетьми. Подобный же обиход, конечно, был узаконен и в доме Трезини.

Браунштейн — уроженец Германии, где еще существует крепостное право. Правда, не столь жестокое, как в России. Но для Трезини, уроженца предгорий Альп, само понятие «рабство» неизвестно. На его родине оно отмерло несколько столетий назад, но сейчас он живет в России, уже проникся ее духом и выделяться среди прочих не желает.

Историки архитектуры считают, что средний срок обучения архитектурного ученика равнялся десяти годам. Ровно через десять лет после прихода Михаила Земцова в дом на Мойке Доминико Трезини писал о своем воспитаннике: «…при мне лутче его здесь нету». На следующий год Земцову присвоили звание гезеля — помощника архитектора с жалованьем 15 рублей в месяц.

А в 1724 году Земцов держал экзамен перед строгой комиссией — Бартоломео Карло Растрелли, Стефан Звитен и Доминико Трезини. (Четвертый экзаменатор — Гаэтано Киавери прислал письменный отзыв.) Испытание проводили основательно, со всяческим тщанием. И довольный учитель выдал аттестацию любимому ученику и другу: «По науке… в архитектурном художестве и в практике с трудолюбием в строениях Его Императорского Величества ево Земцова определить архитектором».

Есть примечательная деталь, характеризующая Трезини как человека честолюбивого. После проведенных испытаний Бартоломео Карло Растрелли выносит свое суждение: определить Земцову жалованье тысячу рублей в год. Столько, сколько получает Трезини. (Сам Растрелли жалованья не получает, работает по заказам.) Наставник возмущен — нельзя ставить его на одну доску с учеником — и определяет жалованье 600 рублей достаточным для Земцова. В конце концов Канцелярия постановила: платить 550 рублей.

Если бы Доминико Трезини ничего не построил в Петербурге, а только воспитал бы первого талантливого русского зодчего, то и тогда он должен был бы остаться в памяти благодарных потомков.

Из школы Трезини вышло немало опытных помощников архитектора — гезелей: Василий Зайцев, Григорий Несмеянов, Никита Назимов, Данила Ельчанинов, Федор Окулов. Не зарыл мастер свой талант в землю. Целиком отдал на благо России — своей новой родины.

III

Многие сотни чертежей исполнил за свою жизнь Трезини. А до наших дней уцелели единицы. И только один рисунок. На палевой от времени бумаге — летящий ангел держит в руках большой крест. Внизу у креста — кугель, шар, который венчает шпиль. Под ангелом прозаическая надпись: «Фигура длиною 7 футов английских» (2 метра 13 сантиметров).

Рисунок далеко не мастеровитый. Крест очерчен по линейке. Кугель — циркулем. И оба раскрашены желтым — под золото. Тонкие линии и обычная отмывка. Талантом рисовальщика Трезини не обладал. Но листок этот для нас важен вовсе не своими художественными достоинствами, а тем, что имеет прямое отношение к одному из лучших творений зодчего — колокольне Петропавловского собора. Рисунок этот — проект флюгера на шпиле. И приложен к донесению архитектора генерал-губернатору Петербурга светлейшему князю Меншикову, отвечавшему за все строения в городе: «…посылаю ныне рисунок ангела, который будет поставлен на верху кугеля на Святой церкви Петра и Павла, по которому ныне делают из меди таком же виде, толщиною будет на 4 дюйма (10,1 см. — Ю. О.). А ежели делать… круглую фигуру, то… от великой тягости железо будет гнуться, на котором крест поставится… 1722 г. апреля 12».

Донесение составлено ровно через десять лет после начала сооружения каменного собора.

В 1712 году деревянную Петропавловскую церковь разобрали и бережно перевезли на Городовой остров. Там вновь собрали, поставили на каменный фундамент и наименовали храмом Апостола Матфея. Перестроенный позже в камне, храм простоял до Великой Отечественной войны (там, где теперь сквер, — между улицами Большой Пушкарской, Кронверкской и Матвеевским переулком).

Замысливая новое строение, Петр Алексеевич желал, чтобы поднялось оно выше колокольни Ивана Великого в Московском Кремле и церкви Архангела Гавриила, что возвели неподалеку от Мясницких ворот Белого города. Только убедившись, что один из проектов Трезини отвечает его желаниям, государь торопливо начертал на чертеже: «С Божей помощью быть по сему».

Колокольню Ивана Великого завершили еще при Борисе Годунове. А церковь Архангела Гавриила, или, как ее прозвали в народе, Меншикову башню, стали строить в самом начале XVIII столетия на пожертвования Александра Меншикова.

Возведение башни Александр Данилович доверил своему приближенному — Ивану Зарудному (кстати, дом его стоял неподалеку от стройки). Исследователь Е. Мозговая, тщательно изучая его деятельность, обнаружила много ранее не известных документов. Сам Зарудный сообщает, что «в 1701 определен к строению церковному». А в 1706 году на башне уже устанавливали часы. На старинной гравюре И. Бликланта и П. Пикарта (1707) строение изображено завершенным. Значит, Трезини мог видеть его в самый разгар работ.

В основе башни — куб высокого первого этажа. На нем четверик (четырехугольный ярус). Потом — восьмерик. И всё венчает тонкий высокий шпиль с парящим ангелом наверху. (К сожалению, в 1723 году от удара молнии церковь сгорела. Десятилетия простояла в забвении. И только в конце века ее стали реставрировать. Но шпиль так и не восстановили.)

Когда сегодня любуешься Меншиковой башней, неизбежно приходит на память сравнение с колокольней Петропавловского собора. Они очень схожи — и в композиции, и в отдельных деталях. Одинаков разумный прием использования мощных волют — больших каменных завитков. Они не только украшают фасады обоих зданий, но, сдерживая распор толстых стен в ширину, подчеркивают устремленность всего сооружения ввысь. И самое примечательное: у церкви Архангела Гавриила и у Петропавловского собора с восточной стороны, там, где положено быть полукружиям апсид, вдруг прямая стена. Не по-русски, а так, как порой строили на Западе. Таких примеров в русской архитектуре XVIII века больше нет. Откуда это? Почему?

Известно, что Зарудный в Европе не был. Да и рассчитывать архитектурные конструкции не умел. Сам признаётся