Алексей Игнатьев - Пятьдесят лет в строю

И когда я, наконец, дождался пробуждения моих спутников и вышел на обширный усадебный двор, я не в силах был обмануть хоть одним словом такого гостеприимного и славного человека, как Аркадий Федорович.

- А вот и Карпово, а вон там и Кузнецово,- сказал я, поглядывая вдаль.

- Вам, что же, приходилось здесь бывать? - спросил меня новый хозяин Чертолина.

- Не гостем бывал я здесь, а сыном старого хозяина. Я - такой-то, вот мой советский паспорт.

Колесов взглянул в паспорт, с улыбкой вернул мне его и предложил пойти в дом попить чайку. Когда же я объяснил цель нашего приезда: правдивую печатную пропаганду за границей о нашем строительстве и достижениях, то он обещал лично познакомить со всем хозяйством.

Осмотр начался с дома. В гостиной разместился театр с занавесом из пестрого ситца. В бывшей спальной - школа, в столовой, где когда-то служили истовые молебны,- продуктовая лавка.

Из окон, так же как и встарь, хорошо видны чертолинские дали, так же виднеется московская "пятиглавка", большие квадраты зреющей ржи и изумрудный воронцовский луг... Только полосатые поля крестьянских яровых исчезли. Осуществилась заветная мечта крестьянина: конец трехполки! Наступил новый важный этап Октябрьской социалистической революции - коллективизация сельского хозяйства.

Возвращаясь вместе с нами с притаившейся поодаль от усадьбы, под горой, мельницы и проходя мимо черного покосившегося сарайчика, Колесов заметил:

- Это ведь кузня была? Но зачем было ее так далеко строить? Большое ведь неудобство для кузнеца из усадьбы сюда на работу ходить.

- Из опасения пожара в летнее время,- объяснил я.- А Ванька-кузнец с красавицей Дуняшей жили тут же, в просторной избе. Boт, взгляните, в траве еще видны остатки каменных бутов.

* * *

По предложению Колесова побывал я и в Зайцеве, где он предвкушал удовольствие устроить мне встречу с оставшимся на винокуренном заводе нашим бывшим служащим - Василием Петровичем.

- Вот будет для него сюрприз! За хорошие выходы спирта старик представлен к награде,- объяснял нам Аркадий Федорович.

Успех встречи превзошел его ожидания. В рано состарившемся от излишних проб живительной влаги человеке трудно было распознать прежнего говоруна винокура, но и он в свою очередь решительно отказался меня признать.

- Лексей Лексеич - не ты?! Не ты! - упорно и на все лады повторял Василий Петрович.

- Да что же ты, твердишь "Лексей Лексеич", а не расцелуешь его от этак.- И его старушка жена крепко меня обняла.

- А я боялся, как бы ты не "емигрант"! - сконфузившись, объяснял старик, когда мы через несколько минут сидели в знакомой мне его квартирке в нижнем этаже величественного каменного зайцевского дома.

- Уж ты меня прости, старика,- заключил Василий Петрович.- мы всегда тебе рады. Приезжай сюда погостить.

* * *

В Москве меня ждало новое служебное назначение в парижском торгпредстве и сборы в обратный путь во Францию.

Среди стольких переживаний и впечатлений памятным остался и последний вечер, проведенный накануне отъезда на Красной площади.

Было близко к полуночи. Я сидел на каменных ступенях Лобного места. Могучие современные рефлекторы ярким ровным светом вскрывали красоты Спасской башни и Кремлевских стен, а вправо от меня величественно выделялся Мавзолей создателя новой России и нового мира - Владимира Ильича Ленина.

Я слушал величественный бой часов, игравших "Интернационал", и с волнением думал о том, сколько раз на чужбине я мечтал о Москве, представляя себе Красную площадь, зубчатые стены Кремля. Моя мать хотела иметь хотя бы горсточку родной русской земли, я же хочу жить на ней, дышать ее воздухом, верно служить своему народу. в этот поздний час, в тишине безлюдной площади, я уже твердо знал - близок день, когда я навсегда вернусь в Советский Союз, и с гордостью ощутил себя советским гражданином, равным среди равных и свободных людей.

Глава девятая. На последнем переходе

Было еще совсем темно, когда, на пути из Москвы, при переезде французской границы нас, крепко спавших в купе международного вагона, разбудил стук в дверь и яркий свет электрического фонарика.

- Таможенный досмотр! - объяснили двое мужчин в знакомых мне издавна французских кепи.

- Citoyens de 1'URSS! Граждане СССР! - как бы хвастаясь знанием еще редко употреблявшегося титулования нашей страны, заявили вошедшие, возвращая нам наши паспорта. Они с любопытством разглядывали забитые до потолка чемоданами, корзинами и кошевками полки нашего купе. Особенно их, видимо, заинтересовали торчавшие из кошевок бутылки.

- Неужели в России есть вино? - расспрашивали они.

- Как же, как же! - ответила проснувшаяся Наташа.- И не хуже вашего. Посмотрите, мы и варенье везем. Сколько следует за него пошлины? А вот и яблоки - коричневые, вот и крымские. Попробуйте, таких у вас нет!

Тогда и я в свою очередь решил использовать необычно вежливое отношение таможенников и без обиняков поставить вопрос о том запретном товаре, каким являлся во Франции табак. Но и он их не смутил, хотя папиросами были забиты все мои карманы.

- Курите на здоровье и вашу родину поминайте. Ах, если бы вы только знали, какого вздора наслушались мы про вашу страну! - заявили таможенники, покидая нас.

Большевики давно перестали устрашать простых людей во Франции.

Глубоко скрытую симпатию к советским людям проявляло в ту пору большинство мелких служащих. Экономический кризис 1930 года и непрерывный рост цен на продовольствие заставляли все чаще обездоленных судьбой обращать свои взоры к Стране Советов, в которой день ото дня непрерывно возрастало благосостояние народа.

Я уже привык, что не только на пассажиров с номерами "Юманите" в руках, но и на контролеров, проверявших железнодорожные билеты при ежедневных моих поездках из Сен-Жермена в Париж, можно было рассчитывать как на верных друзей нашей Советской Родины. Тайный пароль у меня с ними был простой: простригая билеты, они всегда проходили мимо меня, не требуя билета.

"Мы вас знаем, вы - с нами",- как бы безгласно подтверждали генералу с розеткой Почетного легиона в петлице эти железнодорожники - члены самой крепкой в ту пору профсоюзной организации.

Подобные знаки внимания со стороны "малых сих" поднимали дух, позволяли смотреть поверх непрекращавшейся травли.

Попробуешь, бывало, взять у вокзала такси, а получаешь дерзкий ответ на русском языке: "Такого-то и растакого-то русские шофера не возят!" Раскроешь эмигрантскую газету и прочтешь статью, посвященную нашему возвращению из Москвы. "Странная болезнь Игнатьева" - озаглавлена она. "Когда один из лечащих врачей высказал предположение об отравлении, Игнатьев ухватился за эту" версию и считает, что в Москве было ему подсыпано в пищу толченое стекло. Он убежден, что дни его сочтены".