Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

особняк своего нового кунака, мы больше никогда не встречались. Впрочем, недавно, листая алый томик «Зарубежной поэзии в русских переводах», выпущенный в 1968-м издательством «Прогресс», я вспомнил Петра Агеевича, наткнувшись на стихотворение «Роман» Артюра Рембо в переложении Лифшица. И прошлое ворохнулось в моем сердце, как кукушонок в тесном гнезде:

Нет рассудительных людей в семнадцать лет.

Июнь. Вечерний час. В стаканах лимонады.

Шумливое кафе. Кричаще-яркий свет.

Вы направляетесь под липы эспланады.

Какие начитанные снабженцы попадались при советской власти! Они следили за литературными новинками, не пропускали гастролей Ван Клиберна, сидели в первых рядах на премьерах театра «Современник». А для нынешних гоп-стоп-менеджеров Рембо – это Рэмбо в исполнении криворотого Сильвестра Сталлоне. Что стало с Агеичем в лихие девяностые? Не знаю. Боюсь, он сгинул вместе с законопослушной советской потребкооперацией.

Сестер Бэрри я тоже больше не встречал, хотя… Лет десять назад довелось мне общаться с молодежью в столичном музыкальном училище, на встречу с маститым писателем пришли не только студенты, ни хрена не читающие, но и возрастные наставники, сохранившие живой интерес к литературе. Лицо одной, накрашенной, как дамы Климта, старушки в пегом парике показалось мне знакомым, но я никак не мог понять, где ее видел. Впрочем, моя интимная жизнь не была настолько бурной, чтобы в каждой пенсионерке, кого-то мне напоминающей, подозревать былую пассию. Но когда ветхую преподавательницу окликнули, назвав Риммой Вениаминовной, я насторожился. А что – похожа! Однако заговорить с ней после встречи все-таки не решился. Сами посудите, ну как спросить у почтенной музыкальной бабушки, не она ли в августе 1969 года, будучи в Новом Афоне, участвовала в пикантном любовном треугольнике, загорала на Голом пляже топлес и была похищена ревнивым мингрелом вместе с подругой. Вдруг я обознался? К счастью, и она не признала в седом болтливом литераторе, рассказывающем о своем новом романе, Юрастого, зажатого подростка, отдыхавшего с родней в соседнем домике. Интересно, жива ли ее названная сестра Инна Борисовна?

А вот про Мурмана слухи до меня доходили. Много лет назад, едучи в Питер, я обнаружил на столике в купе глянцевый журнал «СВ», где помимо чудовищной современной прозы нашел большое интервью под названием «Главный мингрел Сибири». Страничный фотопортрет запечатлел ухоженного тучного старика в дорогом костюме, на волосатом пальце я заметил знакомый золотой перстень. Среди прочего Мурман, вспоминая былое, поведал журналисту, что по-настоящему разбогател еще при советской власти, когда с помощью друзей получил возможность снабжать разноцветной пастой пункты заправки шариковых ручек в Москве и Ленинграде, поэтому ваучерную приватизацию встретил во всеоружии, заполучив в собственность крупнейший сибирский сталелитейный комбинат – гордость трех пятилеток. Дальше шел рассказ о яхтах с вертолетными площадками, виллах на всех курортах мира, щедром и плотном шефстве над вокально-танцевальным коллективом «Чалдоночка».

С Виленой Дмитриевной и Михматом я тоже никогда больше не встречался, но часто вспоминаю прозорливого электронщика, когда вставляю кредитку в призывную щель банкомата. С ударницей Тамарой судьба меня тоже не сталкивала. А вот Зою я видел однажды… по телевизору. НТВ передавало репортаж о встрече виноделов Бордо с нашими бодяжниками из «Родной лозы». Переводила моя попутчица, судя по смеху и одобрительным кивкам французов, делала это виртуозно. На ней были очки в изящной оправе, украшенной шанелевыми полукольцами. Выглядела она прекрасно, почти не постарела, сохранив верность стилю «паж», хотя волосы уже искрились сединой. Уважаю дам, которые не спорят с неумолимым временем при помощи красителей, ботокса и подтяжек, превращающих живое лицо в маску Фантомаса. Сначала, воодушевленный любопытством, я хотел позвонить знакомой редакторше на канал, взять Зоины координаты, встретиться… А потом остыл: «Зачем?» Прошлые чувства и прошлые женщины – это что-то вроде музея листопадов.

Задумав повесть о пятом волнорезе, я, конечно, слетал в Новый Афон, с трепетом в сердце и слезами на глазах прошелся по знакомым местам. Там мало что изменилось с советских времен. На первой линии вдоль берега кое-где выросли коттеджи, напоминающие огромные кубики «Лего», нагроможденные избалованным ребенком с хаотично-болезненной фантазией. Но вокзал с куполом раскурочен, необитаем, окна и двери выбиты, в ободранном ресторанном зале лежит мусор и шибает в нос въевшийся запах мочи. У облезлой стены стоит поржавевшая секция автоматической камеры хранения с распахнутыми дверцами. Некогда идеальный забор Госдачи покосился, местами обрушился и зарос травой, там упадок и запустение. Но милиция отремонтирована и выкрашена в тот же серый цвет, а фуражки-аэродромы служителей закона все так же лихо заломлены. «Амагазин» несчастного Давида открыт, над входом новая вывеска «Золотое руно», ассортимент стал богаче, но мух столько же. Я зашел за бутылкой воды, и лицо пятидесятилетней на вид продавщицы показалось мне знакомым. Возможно, это была дочь бедняги-завмага, таившаяся в большом животе законной жены во время объяснения с Нелей.

Приморский парк все так же хорош: пальмы, розы, платаны, белая ротонда на полуостровке, бирюзовая вода озера, объевшиеся лебеди и вопли павлинов из вольера. Правда, некоторые гипсовые фигуры утратили отдельные конечности, но спортсменка с кубком и букетом целехонька и по-прежнему волнует своими формами. Оно и понятно: здоровый эротизм советских скульпторов имел мало шансов воплотиться в камне и бронзе, поэтому всю страсть к обнаженной красоте они вкладывали в «девушек с веслами».

А вот санаторий «Апсны» в плачевном состоянии. Кажется, там во время войны был госпиталь, грузины его бомбили и обстреливали. Корпуса вдоль шоссе превратились в руины, заросшие кустарником и перевитые лианами. Так и ждешь, что по разбитым каменным ступеням спустится стая шумных бандерлогов, а из-за пальмы выглянет треугольная голова удава Каа. Вместо летнего кинотеатра теперь что-то вроде плаца, но в пристройке к обезглавленному храму я обнаружил, как и встарь, библиотеку, правда, на двери висел замок. А выше по склону над белыми барабанами вознеслись золотые купола и кресты воскресшего монастыря. Даже трудно себе представить, что когда-то там были турбаза и танцплощадка, откуда неслась песня «Веселых ребят» – «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз…»

Особняк Мурмана на горе так и стоит весь обгорелый, закопченный, с порушенной балюстрадой и зияющими провалами окон. Почему? Ведь прошло тридцать лет. Я поинтересовался у местных. Одни объяснили так: по давней традиции абхазы никогда не селятся в доме, если во дворе зарыт труп врага. Такой вот гордый и суеверный обычай. Но другие растолковали проще: многие постройки, брошенные бежавшими из республики грузинами, достались в награду за пролитую кровь и жертвы защитникам независимости. Однако правила продажи недвижимости иностранцам, тем же россиянам, до сих