Вячеслав Пальман - Кольцо Сатаны. Часть 1. За горами - за морями

Он обошел спокойные лунки, черная вода в них уже покрылась ледком. Засунул под опояску за спиной топор и быстро, стараясь согреться, пошел наискосок через реку, подозрительно ощупывая взглядом снег — нет ли где промоин.

У штакетного заборчика первого дома походил, потоптался: должен же кто-нибудь выйти? Но затянутые льдом стекла опечалили его: не увидят. Постучаться не решился: кто в этом доме и как примут? Могут посчитать за беглого и запросто отправить в комендатуру. Доказывай потом. Оставался один выход: пришел, так работай, не стой под дверями.

Он открыл калитку, откатил в сторону самый большой чурбан, вмял его в снег, потом поставил другой чурбан на него и хлестко, как умел, рубанул промерзшую древесину. Чурбан со стоном распался. Эти половинки уже раскололись легче.

И пошло-поехало. Разогрелся, снял полушубок, и через полчаса порядочная горка наколотых дров поднялась справа от него. Работая, Сергей нет-нет, да и посматривал на окна: внутри светилась лампочка, из трубы шел дым. Значит, кто-то хозяйничает в тепле. Ладно, его дело колоть, а там видно будет. Он увлекся и уже позабыл, что надо смотреть на окна дома.

Скрипнула дверь, но он не услышал. Когда отвлекся, чтобы подкатить очередной чурбан, увидел женщину в белом полушубке и в накинутом пуховом платке. Держась одной рукой за дверь, она наблюдала за дровоколом и выжидательно молчала.

— Здравствуйте, — сказал Сергей с извинительной улыбкой на лице. — Может, я не кстати, у вас есть кому… — И кивнул на горку колотых дров.

— Есть, есть, — настороженно ответила хозяйка. — Ты откуда взялся? И почему без стука, без спроса?

Она все еще держалась за полуоткрытую дверь. Видать, опасалась.

— А мы лесорубы, вон там работаем, на другой стороне. Я на реку ходил крючки ставить и увидел как вам дрова свалили, мерзнуть у лунок скучно, вот и решил помочь вам, а самому погреться.

— Спасибо. Но это как-то… Надо было постучаться, объяснить, договориться, наконец. Ты заключенный?

— Да, мы в лесу бригадой работаем, без конвоя.

— Тебе платить надо?

— Можно и не платить. Сам напросился, сам и уйду. И набросил полушубок на плечи.

— Зачем же уходить? Я не прогоняю. Мне все-таки надо знать, кто ты и за что тебя…

— Не грабил, не воровал, не мошенничал…

— А, понятно. Но врагов народа тем более без конвоя не пускают. Мне муж говорил.

Сергей обиделся. Торопясь, влез в рукава, запахнулся. И топор за спину.

— Уходишь? Вон сколько успел наколоть, видать, ты мастер. Не могу же я… Подожди, сейчас…

И закрыла за собой дверь. Взвизгнула задвижка. Заперлась. Что знают командирские жены о лагерях? Небось, мужья наговорили, что за проволокой сплошь убийцы и шпионы, бандиты и воры, что надо быть начеку и ни в коем случае не общаться.

Сергей уже затворил за собой калитку. От невысказанной обиды, а не от рабочей усталости у него загорелись щеки. В это время дверь открылась и хозяйка с чем-то завернутым в газеты удивленно произнесла, мягко растягивая слова:

— А ты обидчивый. Уходишь, даже не закончив работы. Ладно. Возьми вот это. Много наколол. Говорят, вас плохо кормят?

— Что вы! Рыба жареная, котлеты мясные, гречка, компоты…

— Оставь свой юмор. Бери. И спасибо за подмогу. Мужу постоянно некогда, а мне самой не под силу. Когда будет время, можешь приходить. Только в выходные не являйся. Я и соседке своей скажу. Ты сам-то из каких краев будешь?

— Рязанский я.

— Из самой Рязани?

— Нет, из Городка.

— Знаю твой Городок. Проезжала прошлым летом. Мы из Кораблино, а ездили в Чучково к родителям мужа. Вот какой тесный мир, смотри, где повстречались. — Она говорила и уже безбоязненно шла к калитке, держа на руках сверток. Передала и внимательно осмотрела Сергея: — Господи, да ты совсем юный! Сколько же тебе?..

— Три года.

— Нет, я про возраст.

— Двадцать второй.

— А за что попал?

— За разговоры.

— Понятно. Теперь ты не будешь такой разговорчивый, верно?

— Буду. Я ничего плохого и тогда не сказал.

Она не ответила. На глазах у нее блеснули слезы. Повернулась и пошла к дому. Уже с крыльца сказала:

— Приходи еще. Вон у нас сколько дров.

По лицу Сергей определил возраст женщины: ей было лет под тридцать. Он еще стоял, держал тяжелый сверток в руках и чего-то медлил. Недалеко залаяла собака. Тогда он встал на лыжи и по своему следу решительным шагом заскользил к распадку с черным лесом на заднем плане.

На душе у него было и тепло, и печально. Встреча с той, полузабытой жизнью…

Лунки замерзли. Сергей разбил топором лед и вытащил леску с нетронутой наживой. Плохо. И второй крючок оказался пустым. А вот в третьей лунке, как только взялся за колышек, почувствовал живое и проворно потянул. Небольшая рыба в полкило весом сверкнула белым брюхом, раза два подпрыгнула на снегу, дернулась и застыла. Это, кажется, хариус.

Сергей заспешил. На следующем крючке трепалось более весомое и драчливое. Дергалось, вырывалось, пришлось лед над лункой разбивать шире. Рыба металась, но, глотнув раз и другой воздуха, ослабла, и он резким рывком бросил ее на лед. Налим! Длинный, узкий, он хватал ртом морозный воздух и скоро затих.

На последнем крючке болтался еще один крупный хариус, сдавшийся без борьбы.

Радость, конечно. Рыбак не сдержался, проделал какие-то прыжки, похожие на танец первобытного человека, поднял остывшие рыбины и взвесил на руках: верных два кило! Для ухи на бригаду хватит. И тут вспомнил о свертке. Осторожно развернул порванную газету и прежде всего глянул на число: старая газета, за 13 марта. Понятное дело, на Колыму их доставляют только самолетами, а самолеты летают далеко не каждый день, поэтому далеко не всем газеты достаются. Он расправил и сложил листы. В чистой тряпочке были завернуты две буханки формового хлеба и здоровенная соленая кета, разрубленная надвое. Еще горсти две колотого сахару. Ах да хозяюшка! Не поскупилась. Вместе со свежей рыбой «заработок» Сергея выглядел уже внушительно. Будет и наваристый перловый суп со свежей рыбой, и вареная соленая рыба, и даже чай вприкуску, да с хлебом! «И запируем на просторе!..»

Много ли голодному человеку нужно для радости?

Совсем счастливый побежал он на лыжах к палатке. Придвинулся вечер. Шла середина апреля, весна здесь если и чувствовалась, то лишь по удлинившемуся дню и по особенному воздуху, уже не стерильному, как зимой. Морозы оставались жестокими; тем бедолагам, кому приходится кайлить мерзлоту на приисках, облегчения такая весна пока не приносила. Вспыхнула, отдалась тоской память об одиноком и больном Верховском, о пропавшем отце Борисе и канувших в неизвестность командире и Супрунове. Судьба их вызывала беспокойство. Живы ли?..