Мажоры СССР - Анатолий Владимирович Георгиев

чтоб мама не замерзла, бросаюсь через сугробы у обочины в магазин у дороги. Через десять минут возвращаюсь обратно, радостный как слон, нашедший связку бесхозных бананов.

— Вот! — предъявляю удивленной маме причину своего броска и своей радости. В моих руках две баночки с майонезом.

— Не поняла? — еще больше удивляется мама.

— Что непонятного? Едем, вижу, тетки в авоськах тащат майонез. Значит, где-то поблизости «выбросили». И дают по две банки в руки. Вот я и тормознул наудачу. А удача любит смелых, глазастых и тех, кто быстро соображает!

— Глазастый… — восхищается мама.

— А что делать? Хочешь жить — умей вертеться. Главное подспорье — моя «ласточка», — я любовно глажу рулевое колесо, — без нее никуда. А еще нам нужна морозильная камера.

Мама удивленно требует пояснений.

— Такой аппарат сейчас можно приобрести. Здоровая бандура, но у тебя на кухню встанет в аккурат. Весь балкон поместится, — поясняю я, имея в виду свои запасы скоропортящегося мяса. — Ты лучше расскажи, как там папа.

— Папа — сложно. Ты же его знаешь: ничего мне не рассказывает. А сам хмурым с работы возвращается. Его тут на днях из ЦК заданием напрягли: надо в тюрьму турецкую передать подарки товарищам из Курдской рабочей партии от наших коммунистов. Вот он и крутится, ищет решение, чтобы с местными журналистами отношений не испортить.

— Вот же ж! — в сердцах восклицаю я. — Самим тут жрать нечего, народ потихоньку звереет, а они все туда же: помощь братским компартиям!

Кто эти «они», маме объяснять не нужно: эти «они» — и наши кормильцы последние десять лет, и источник нашей сегодняшней головной боли. Отец потому и ушел из ЦК, что не понимал, что происходит, но и, видя бездействие отдельных «товарищей», по сути, установку на саморазрушение аппарата, уже не хотел участвовать в развале страны. Не сказал бы, что у него и у меня есть догадки, куда все идет, но ощущение грядущей беды нарастает.

А за окнами предновогодняя Москва. Горят «снежинки» иллюминации на столбах, народ спешит за подарками, настроение хоть и слегка тревожное, но уже праздничное. И не хочется думать ни про разрушенную Берлинскую стену, ни про бесславную гибель Чаушеску, о которой только что объявили по радио, ни про болтуна Горбачева, который тащит нас в пропасть. Скоро наступит новый 1990 год, и мы, как издавна принято, надеемся на все хорошее и на счастливое избавление от всех наших страхов.

Мы не знаем, что пройдет всего полгода — и страну захлестнет продовольственный кризис, когда с полок магазинов сметут последнее, что там еще оставалось, и про удачу с майонезом придется забыть навсегда. Что еще через год в Москву войдут танки, и в ночь ожидания штурма я прокачусь на своей «ласточке» в первый и последний раз по пешеходному Арбату, когда буду возвращаться за новой партией добровольцев, добиравшихся до Белого дома, несмотря на комендантский час. Что все закончится плохо в стране, попавшей в руки проходимцев, умело дирижирующих толпой, которая снесет памятник Дзержинскому и подвергнет публичному осмеянию бывших коллег отца на Старой площади.

Мы не знаем, что живем на переломе эпохи. Мы всего лишь ждем новогоднего чуда — как, наверное, ждали его в последний день декабря 1916 года мои предки — инженеры и художники. Но истории наплевать на наши надежды, ее бег неотвратим, и часы отсчитывают нам минуты и часы. Тик-так, тик-так…

Чем заканчивается Родина?

С чего начинается Родина, мы все хорошо знаем: Михаил Матусовский нам подробно все объяснил — ни убавить, ни прибавить. Но где она заканчивается, если ты живешь в СССР? В магазинах дьюти-фри в Шереметьево, куда советский человек забегал перед вылетом просто поглазеть (ну не тратить же там свои копеечные командировочные?), или на пункте смены железнодорожных колес в Бресте или в Чопе? Эта разница в ширине колеи и яркие витрины забитых до отказа магазинчиков в аэропорту словно прочерчивали незримую пунктирную линию — куда более явную, чем печать-прямоугольник «СССР — выезд — число — ЧОП КПП», которую шлепал суровый пограничник в твоем паспорте[42].

Заграница — свободный мир, где есть стриптиз и фильмы для взрослых, равно как и право болтать что вздумается. Где на улицах взрывают бомбы и разгоняют водометами борющихся за свои права, как нам показывают в передаче «Международная панорама». Где настоящие коммунисты сидят в тюрьмах, а не заседают в президиумах, и потому на время командировки нужно сдать свой партбилет от греха подальше. Таинственный континент, полный опасностей и диких зверей, как нас уверяют перед отправкой на различных комиссиях и инструктажах, и заповедная мечта измученных постоянным дефицитом «руссо туристо, облико морале» оторваться по полной в шикарных магазинах. А еще сто сортов колбасы на витрине. Боже, ну почему все так зациклились тогда на этой чертовой колбасе?

Заграница и манит, и пугает, обещает свои дары и невероятные приключения за железным занавесом. Пересек границу — все, ты уже лишился поддержки и защиты великой державы, ты уже сам за себя.

Конечно, подобное было не всегда и не везде. Моя любимая супруга, с который мы вместе с двухтысячного года, окончившая школу на Кубе, мне многое рассказала о жизни в нашей огромной колонии. В том числе о том, как Родина никогда не забывала о своих детях в тропическом раю. Как юная уралочка участвовала в жизни пионерской дружины и была в составе команды, выносившей флаг организации под звуки марша, торжественно чеканя шаг. Как четыре-пять раз в неделю желающим показывали советские фильмы в летнем кинотеатре. Как наши бежали на экскурсию на советские военные корабли, чтобы полакомиться черным хлебом. Как постоянно устраивались концерты наших артистов. Но и как люди сходили с ума в прямом смысле от местного климата, а в переносном — от душевных терзаний, на что потратить скромные зарплаты.

Этот иррациональный страх, эти странные ощущения одиночества, брошенности, наверное, были не у всех, кто выезжал, но они были. Что бы ни говорили сегодня ненавистники СССР, нас хорошо научили жить в коллективе, растворяться в коллективном бессознательном, чувствовать постоянный пригляд, и стоило вырваться из этого круга, возникал когнитивный диссонанс, с которым справлялись, хорошо напившись. Читал у Бориса Николаевича Григорьева в «Скандинавии с черного входа», как важные шишки из ЦК КПСС, приехав в Данию, ни разу не выходили в город, не вылезая из своего номера в здании посольства и уничтожая местные запасы спиртного. Когда ты всю свою жизнь посвятил созданию образа «СССР — осажденная крепость», сам в него