Русский иностранец Владимир Даль - Евгений Николаевич Никитин

мой, сидя у меня на плечах, – а я отвезу письмо тете Пальвине” – т. е. Паулине.

Нет, чуть ли я сам его не отвезу, или, по крайней мере, поскачу вскоре за ним в погоню – так, я еду скоро в Питер и еду один, жена не решается покинуть ребятишек. Я еду с Перовским, по делам, иначе бы гораздо охотнее остался здесь, как быть! А несмотря на все уверения Юлии, думаю, что ей очень грустно будет здесь, а матери ее (живущей в Петербурге. – Е. Н.) и вдвое того жаль. Как быть? Надобно стараться как можно скорее воротиться, и я думаю, что в феврале, коли не раньше, непременно поспею назад. Рад я увидеться с вами, и с петербургскими друзьями, приятелями и родичами – а всё жаль покидать месяца на три жену – не для себя, я не истоскуюсь. Да ей будет тошно; и дом, и хозяйство, и люди, и дети – а хозяина нет; хлопот и неприятностей куча!

Мне позволят приостановиться у вас на несколько дней, пусти меня в комнату Эдмунда, мы с ним уживемся. Потолкуем кой о чем – да опять разъедемся. Подумаешь – я теперь в таком достатке, относительно житейского быта – что мне, право, по совести остается только изливать молитву свою чистою благодарностию, просьбы у меня нет, кроме: продли нынешнее наше положение. А между тем – сколько мелочных, суетных, пустых, но докучных хлопот, ни дня без досады! Как быть! Зато, прогулявшись да воротившись – заживешь вдвое уютнее и веселее, как душа потянется на свой очаг. В гостях хорошо, дома лучше! Жена сделала при этом одно только условие: чтобы весной не держать ее ни под какими предлогами, а пустить куда-нибудь в деревню. Ей летом так душно и скучно в городе, что мочи нет; в деревне каждый раз она молодеет душой и телом.

Маменька теперь живет у нас немного привольнее, по крайней мере, своя комнатка, отдельная, в стороне. Не знаю, скоро ли будет сестра, ждем, но ее мужу еще не приехал на смену Бабарыкин, а там пойдет сдача.

Ты же знаешь, что мы живем в своем доме: дом хорош и мы очень довольны покупкой.

Теперь у меня до вас просьба: у меня нет теплого плаща; здесь носил я тулуп, лошадиный чепрак и проч., там этого нельзя будет; надо обзавестись. Ген. Циолковский, который всё знает, посоветовал мне купить в Москве песцовый лапчатый мех; самый лучший стоит 120 руб. Мех дешев, прочен и хорош. Ц. посылает меня в большой ветошный ряд, в лавку Ефима Ломова, уверяет, что лавка эта одна из наидешевейших и что меха хороши. Посылаю 200 руб.; нельзя ли просить Эдмунда, чтобы он состроил это? Шубу подберут там же, в лавке, а воротник я привезу с собою. Покрыть ее сукном рублей в 10–12, какого цвету неважно, не маркого. Проси об этом Эдмунда, я ему спасибо скажу. Если может быть дешевле тридцати, то пусть возьмет сукна вал, небольшую штуку, и справит мне также легкий плащ; и этого у меня нет, оно и кстати. И остаток пригодится мне. Впрочем, виноват, камлотовый плащ лучше; я его могу справить в Питере. Летнего не шейте. Посылаю 200 рублей. <…>

У меня теперь всё хорошо. Да и маменька вполне здорова. О бедной бабушке чай слышала? Слегла, сердечная, в эти лета – чтобы промучиться, и проживет долго, но не встанет! Костолом… развился в высшей степени, и она одна не может и повернуться!

Всё горе да горе кругом – как не благословлять судьбы, пока у меня всё так хорошо?

Прощай, до свиданья. Я привезу П. Петровичу впрок сшитый сертучок; мягкая, теплая вещь; может быть, станет он носить ее, выходя на фабрику и пр. У нас здесь весь город в них ходит. Не продует! Прощай!

В. Даль».

О покупке в 1836 году дома так вспоминала Е. В. Даль:

«Он никогда не думал покупать себе дома, но какой-то отъезжающий до тех пор приставал к отцу, купи да купи у меня дом, что на самом деле купил».

Мемориальная доска на доме Даля в Оренбурге

Гибель А. С. Пушкина

В Петербург В. И. Даль приехал в середине декабря. В столице у него было много хлопот: хождение по различным департаментам, ожидание резолюций, написание деловых бумаг. Но и о своих литературных делах, конечно, не забывал, а также использовал случившуюся возможность для встреч с писателями. И тут нельзя не назвать А. С. Пушкина. В. И. Порудоминский в своей известной биографии В. И. Даля написал:

«…Трудно предположить, что после пяти оренбургских дней Пушкин не нашел времени с Далем встретиться: про одну встречу, за несколько дней до поединка, нам доподлинно известно. “За несколько дней до своей кончины Пушкин пришел к Далю и, указывая на свой только что сшитый сюртук, сказал: “Эту выползину я теперь не скоро сброшу”. Выползиною называется кожа, которую меняют на себе змеи, и Пушкин хотел сказать, что этого сюртука надолго ему станет. Он действительно не снял этого сюртука, а его спороли с него 27 января 1837 года, чтобы облегчить смертельную муку от раны”. Это писал историк при жизни Даля. Но само слово “выползина” раздвигает рамки этой встречи или предполагает предыдущую: “Незадолго до смерти Пушкин услыхал от Даля, что шкурка, которую ежегодно сбрасывают с себя змеи, называется по-русски выползина, – сообщает другой современник. – Ему очень понравилось это слово, и наш великий поэт среди шуток с грустью сказал Далю: “Да, вот мы пишем, зовемся тоже писателями, а половины русских слов не знаем!..” На другой день Пушкин пришел к Далю в новом сюртуке. “Какова выползина! – сказал он, смеясь своим веселым, звонким, искренним смехом. – Ну, из этой выползины я не скоро выползу. В этой выползине я такое напишу…”

Встречались, конечно, встречались, и не раз, должно быть, и не два»[6].

Слово «выползина» возникло во время разговора о том, как у В. И. Даля продвигается дело с «Толковым словарем живого великорусского языка». Но были в беседе и другие темы, которых два писателя не могли не коснуться. Конечно же, они говорили о том, что взбудоражило Москву и Петербург в конце сентября. Тогда вышел в свет № 15 «журнала современного просвещения» «Телескоп», издаваемого Николаем Надеждиным (пропустил этот номер в печать цензор