Это было давно: Дневники. Воспоминания. Путешествия - Алла Сергеевна Демидова

ранние ахматовские стихи в такой манере, следующая американка читает: «Сжала руки под темной вуалью…» так же прозрачно и легко, как и я в предыдущем стихе. Потом моя очередь читать это стихотворение по-русски. А я помню, что Ахматова со временем терпеть не могла это стихотворение. И тогда я, войдя в образ старой Ахматовой, надменным, скрипучим голосом, выделяя твердое петербургское «г», почти шаржируя, прочитала: «Сжала руки под темной вуалью». Сажусь на место. Бродский мне – тем же голосом старой Ахматовой: «По-тря-са-юсче…» В общем, когда я прочла «Реквием», английский вариант уже почти не слушали. Старалась я в основном для Бродского, играла перед ним Ахматову, как она мне представляется в разные периоды ее жизни.

После вечера был прием – «Party»….Бродского обступают пожилые дамы в «золоте» с вытравленными уложенными волосами, говорят пошлости, в основном – по-русски. Бродский, судя по разным воспоминаниям, не стеснялся отшивать. А тут – нет: слушает, улыбается, курит, пьет водку и все больше бледнеет.

Я подумала: «Уйду!» Подошла к нему и говорю: «Иосиф! Я ухожу и хочу вас поблагодарить за это приглашение. Но мне жаль, что вы бросили те две книжки, – я их купила в антикварном магазине и на нашей таможне перевозила их, спрятав на животе, потому что я их привезла вам в память об Илюше Авербахе, который мне о вас рассказывал». У него посветлели глаза: «Илюша Авербах! Нет-нет, эти книжки мне нужны, я обратил на них внимание, спасибо». Я, видя, что он потеплел, признаюсь: «Все последнее лето я зачитывалась вашими стихами». Он опять закрылся, как раковина. И тогда я, немного разозлившись, говорю: «Знаете, Иосиф! Я тоже терпеть не могу, когда после спектакля говорят пошлые комплименты, но когда говорят друг другу профессионалы – это другое. Ведь сегодня, простите, мы оба были просто исполнителями». – «Да-да…» – согласился он. После этого мы с Найманом еще неделю жили в Гарварде, Бродский опять не появлялся.

Наступило лето, и кто-то привез мне книжку стихов Бродского с надписью:

«Алле Демидовой от Иосифа Demi-Dieu – с нежностью и признательностью.

9 июня 1990 года, Амхерст.

Иосиф Бродский».

Но эта моя поездка к Бродскому есть и в моих дневниках.

17 февраля 1990 года

Прилетаю в Нью-Йорк. Меня никто не встретил. Телефонов знакомых Нью-Йорка и Бостона не взяла с собой. Денег мало. Что делать? Стою в растерянности. Рядом стоял поляк с сыном (встречал кого-то). Я объяснила свою ситуацию. Он оставил сына встречать знакомого, который тоже прилетел, взял меня за руку, и мы пошли… Он подошел к какому-то окошку, спросил телефон Театра поэзии в Бостоне. Позвонил. Там сказали, что ждут меня только завтра (такую получили телеграмму из международного отдела ВТО), они тут же выслали по факсу билет, Яцек (так звали поляка) взял этот билет и проводил меня на местный terminal. Но Бостон не принимает самолеты из-за снега. Яцек передал меня какой-то пожилой паре из Гарварда и ушел. Я осталась с ними. Они возвращались из отпуска, были в Индии. Мы ждали несколько часов. Вместе ходили обедать за счет авиафирмы. В Бостоне они опять позвонили в театр, и меня наконец отвезли в прелестный гостевой дом в Гарварде. Мне дали комнату, в которой в свое время жил Солженицын.

18 февраля

В 15 ч. – назначена репетиция. Долго ждали Бродского. Пришел за 30 мин. до начала.

20 ч. – вечер Ахматовой. «Реквием» прошел хорошо. После прием.

19 февраля

15 ч. – интервью для американского TV об Ахматовой. Читала куски «Реквиема» и что-то рассказывала.

17 ч. – встретилась с Робертой Редер. Пошли в Синема-центр. Она познакомила меня с директором Владом Петричем. Он милый. Из Югославии.

18.30 – ужин с Робертой и Владом Петричем. Рассказала ему о своей подруге Татьяне Эльмонович, которая эмигрировала и живет в Лос-Анджелесе, и о ее книге о Тарковском. Его институт зовется: Синема-центр (CARPENTER CENTER). Он заинтересовался ее книгой, обещал помочь.

20 февраля

Гуляли с Анатолием Найманом после завтрака. Красота! Снег! Днем встретилась с Томом Батлером – местный профессор. Вечером – в гости к Бабенышевым. (Закрытый Алик и славная Наташа.) Я помню, как их провожали в эмиграцию и думали, что не увидимся никогда.

22 февраля

В 12 ч. – с Видой Джонсон. К ней домой. Особняк. У нее целая комната, набитая компьютерами. Она пишет книгу о Тарковском вместе с соавтором, который живет в Канаде, – пересылают друг другу написанные листочки по компьютеру. Чудеса. С ней вместе в ее университет. Пообедали в студенческой столовой. Все продукты натуральные, шведский стол.

19 ч. – в кафе с Томом Батлером.

20 ч. – выступление перед молодыми архитекторами об устройстве новых театров. Переводил Том Батлер.

25 февраля

Поехала с Бабенышевыми в Амхерст в гости к Вике Швейцер (родная сестра Михаила Абрамовича Швейцера). Она мне подарила свою книжку о Цветаевой. Сейчас пишет о Мандельштаме. Погуляли с ней в лесу среди сугробов – очень похоже на подмосковный лес. Она мне понравилась. Здесь, в Амхерсте, в одном из колледжей Иосиф Бродский преподает теорию стихосложения. Но сейчас он в отъезде. А я как раз ему подарила русские книжки XIX-го века по философии стихосложения.

26 февраля

Утром в 11.50 – поезд в Нью-Йорк.

5 марта

В Москву.

Проект с Клер Блум

Дома после поездки к Бродскому раздается звонок: «Это говорит Клер Блум. Я вас озвучивала в американском телевизионном фильме об Ахматовой. Вы мне очень понравились, давайте вместе работать. Приезжайте в Нью-Йорк». Я говорю: «Я не могу приехать – у меня нет визы. А вот вы в Москву приезжайте». В Москве я спросила Виталия Вульфа, кто такая Клер Блум. Он мне объясняет: «Алла, вы, как всегда, ничего не знаете. Это звезда чаплинского фильма “Огни рампы”. Она играла слепую танцовщицу». Я думаю: «Ей же 250 лет! Приедет какая-нибудь старушка, и какой спектакль я буду с ней играть?!» Проходит время, раздается звонок в дверь, и входит Клер Блум. Миниатюрная интеллигентная женщина, выглядит прекрасно – моложе меня. С ней дочь Анна Стайгер – сопрано из Ковент-Гардена, очень похожа на отца, Рода Стайгера, и третий продюсер. Мы сидим за чайным столом и обсуждаем, что можем сделать. Я говорю: «Давайте возьмем два высоких женских поэтических голоса – Ахматову и Цветаеву. Вы по-английски, я по-русски, а Анна споет ахматовский цикл Прокофьева и цветаевский – Шостаковича». Анна сразу заявила, что она первый раз в России и никогда в жизни не выучит русский текст, но потом она пела – пела по-русски – и очень хорошо.

Я сказала Клер, чтобы она нашла для себя переводы, а