Василий Катанян - Прикосновение к идолам

В бумагах сохранилась копия письма Михаила Кульчицкого родителям, где он, в частности, писал:

«3.12.40. Сейчас 12 часов ночи, вернулся из гостей. Я пришел к Лиле Брик в 8 вечера. Был чай с творожным пирогом, сардины, котлеты, паштет и графин водки на апельсиновых корках. Жаль, что в конверте ничего этого нельзя послать… Я читал и мне сказали, что в этом доме от стихов в любом количестве не устают, и просили еще и еще, и я уже не знал, что читать, и прочел кусочек из последней поэмы. Читал я и Слуцкого, Львовского и Кауфмана, которые тоже понравились, и все говорили, что я читаю лучше, чем Асеев… и что Маяковский меня бы не отпускал от себя».

Когда Кульчицкого призвали на фронт, он по дороге на сборный пункт пришел к ЛЮ попрощаться и прочитал ей стихотворение, сочиненное ночью:

Мечтатель, фантазер, лентяй — завистник!Что? пули в каску безопасней капель?И всадники проносятся от свистаВертящихся пропеллерами сабель?

И т. д. — стихи эти часто публикуются.

ЛЮ попросила записать их. Вернее — стала записывать сама, написала первую строку: «Мечтатель, фантазер, лентяй, завистник!» — но он продолжил своей рукою. И сделал еще рисунок, посвятил ей: «ЛЮ БРИК, которая меня открыла»…

Перед уходом она дала ему две пары шерстяных носков и кулек сахару — что было дома. Но на память — носовой платок обожаемого им Маяковского…

Потом уже, в семидесятых, я прочел на стене пантеона в Сталинграде высеченную там фамилию погибшего Кульчицкого. Когда сказал об этом ЛЮ, она заплакала.

Война в 1941-м забросила ЛЮ в небольшой поселок Курья под Молотов, — ныне Пермь. В одной избе жила она с моим отцом, в другой Осип Максимович с Евгенией Гавриловной. Все сотрудничали в местных газетах и на радио, а ЛЮ издала книжицу «Щен» — о собаке, которую любил Маяковский, и о голодной жизни в Москве в революцию.

Через год вернулись на Арбат, в разоренную квартиру с выбитыми окнами. Жили бытом военной Москвы: отоваривание карточек, обмен вещей на продукты, железная буржуйка, возле которой поставили письменный стол и работали. ЛЮ воспринимала все без особых жалоб. «Как в восемнадцатом году» говорила она.

Небольшое подспорье (именно небольшое) давал огород, землю под который выделил писателям Союз писателей где-то возле Сельхозвыставки. Я ездил помогать отцу и Брику управляться с картошкой, а ЛЮ посадила грядку петрушки, она считала ее очень полезной. Иногда она ездила с нами, поливала свою петрушку и варила на костре картошку. Это немного напоминало пикник. Почти каждый раз с нами ездил сутулый парень со смущенной улыбкой — Коля Глазков. Тогда он был молодой, голодный и неухоженный, похожий на неандертальца и часто улыбался, опустив глаза. Было в нем что-то детское, что и осталось до конца дней. Знающие толк в поэзии любили его творчество и его самого, но такие были времена, что все необщепринятое — не издавалось. Едва услышав его стихи, ЛЮ обратила на него внимание.

Она велела ему приходить ежедневно обедать — во время войны это было много. И каждый раз просила его читать новое, а если нового не было, то он читал Слуцкого. И все, что он сочинял, она просила переписывать и отдавать ей, давая ему для этого бумагу, часто клочки — тогда с этим было трудно. Так, благодаря ЛЮ, сохранились многие стихи Глазкова, которые вошли в посмертные издания.

Как-то ЛЮ рассказала: «В голодный 1919 год я переписала от руки «Флейту-позвоночник», Маяковский сделал обложку и несколько рисунков. Он отнес книжку в магазин на комиссию, кто-то ее купил и мы два дня обедали. А недавно вышла книга Харджиева «Поэтическая культура Маяковского», и из нее я узнала, что эта книжица нашлась. Когда и где? Николай Иванович опубликовал несколько иллюстраций Маяковского к этой «Флейте». Я ему позвонила, но он очень темнит, не хочет мне ее показать, а ведь я узнала свой почерк и вспомнила рисунки. Почему я не могу посмотреть на оригинал, сделанный моими руками? Вечно с ним всякие оказии, хотя мы в хороших отношениях».

Что-то в книге Н. Харджиева огорчило ее, с чем-то она не согласилась и поделилась своими мыслями с Константином Симоновым, с которым была откровенна. Он ей писал 16.4.78 года:

«С двойным чувством прочел я Ваши слова о тревогах и дурных мыслях, связанных с Харджиевым. С одной стороны — в который уже раз изумился Вашей неувядаемой страстной заинтересованности в правде и справедливости, а короче говоря — силе Вашей души. А с другой стороны, подумал — Аллах с ним, с Харджиевым — кое-что в своих работах он уточнил и установил, кое-что напутал. Так будет и дальше: что-то установят, что-то напутают. Установленное будет ступенькой для науки, напутанное — послужит временною подпоркой для демагогов, а затем сгинет».

Уникальный рукописный экземпляр «Флейты-позвоночника» ныне экспонируется в музее. А поскольку ЛЮ было не привыкать к рукотворным книгам, в 45-м году она задумала сделать сборник стихов Глазкова. Она привлекала к этому всех, кто появлялся в ее доме, кто любил Колю и кто мог что-то привнести в издание.

В ней нет двух страниц, похожих одна на другую.

Многие художники украсили книгу — Тышлер, Алфеевский, Штеренберг, Змойро, Денисовский… Здесь можно увидеть цветные рисунки Льва Кулешова и Александры Хохловой, стихи переписанные Борисом Слуцким, Михаилом Львовским, Семеном Кирсановым или девочкой Светланой Брюханенко. Несколько стихов написано на пожелтевшей бумаге довоенных лет самим Глазковым. Все, кто участвовал в этом сборнике, в свое время либо примыкали к футуристам, либо оставались верны их принципам в годы, когда левое течение предавали анафеме. Сегодня и эту книгу можно увидеть в Литературном музее.

В военные годы ЛЮ часто виделась с Владимиром Яхонтовым: я помню, как он читал стихи, греясь возле остывающей трубы буржуйки. Она очень ценила и любила его, так же, как и Лилю Ефимовну Попову, его жену и постоянного режиссера.

Они бывали у нее на Арбате, еще и до войны. А один раз я был с Лилей Юрьевной у них дома, они жили во флигеле, где во дворе сегодня стоит старый памятник Гоголю. Был день рождения Маяковского, и Лиля Ефимовна сделала вареники с вишнями. Это было днем, в 44-м году.

А в 1943 году ЛЮ отмечала пятидесятилетие Маяковского. Это было тоже днем (ведь действовал комендантский час!), народу было масса, приходили-уходили, каждый приносил что-нибудь съестное, а Лиля Юрьевна сделала крюшон — его обычно пили на заседаниях ЛЕФа…

Так вот, Яхонтова ЛЮ часто просила почитать Пушкина или Маяковского: это было, конечно, не так, как на пластинках или на эстраде, — тише, проще, но столь же замечательно. Почти всегда он читал «Слыхали ль вы»… Много разговаривали о поэзии, о театре. ЛЮ спрашивала его, отчего он исполняет так мало раннего Маяковского, это такие искренние стихи, наболевшие и пронзительные. И читала ему вполголоса наизусть: