Валентин Аккуратов - Плато Двойной Удачи

— Штурман, солнце!

Все бросились к выходу.

И то, что мы увидели, буквально ошеломило.

Впереди, по носу самолета, далеко внизу змеилась река, путь которой отмечался группами редких деревьев. А за хвостом машины, метрах в шестистах, откуда тянулся припорошенный лыжный след, как грозные стражи, высились два коричневых базальтовых кекура высотой метров по двадцать. Лыжный след вел к самолету прямо от скал, а чуть ближе из-под снега торчала одинокая чахлая лиственница…

Вадим Падалко крепко схватил меня за руку:

— Понял?

— Это… деревце мы с командиром заметили перед самой посадкой.

— Не деревце — кекуры! Самолет-то прошел между ними!

От запоздалого страха кольнуло в сердце.

— Размах крыльев самолета сорок два метра, расстояние между кекурами не более семидесяти, — деловито, с холодным спокойствием рассуждал Падалко. — Кто же мы — святые угодники или великие грешники?

— Вроде бы в словаре Даля, — ответил я, — есть поговорка, которая со всей прямотой определяет, кому везет…

— Давай лучше не думать об этом, — помрачнел Вадим Петрович. Займемся уточнением своего места.

Астрономические расчеты по солнцу дали координаты, мало отличающиеся от счислимых: широта 72°03 , долгота восточная 108°08 .

С дальнего конца плато подошел командир. Тяжело усевшись на ящик с секстантом, спросил:

— Ну что, «коломбы росские», что там показывают небеса?

— До Хатанги — 200 километров, до зимовки Кожевникова — 185. Координаты без изменении.

— Понял. А что там за река, внизу, по курсу?

— Вероятно, один из притоков реки Попигай. На карте их десятки, и все изображены пунктиром. Нет и официальных названий.

— Командир, а как с полосой взлета? — перебил меня Падалко.

— Шестьсот метров, как бильярдный стол, а дальше… крутой спуск. Без кекуров и елок, — засмеялся Мазурук. И столько боли было в этом смехе и какой-то несвойственной командиру опустошенности, что я не выдержал.

— Решение лететь через «белое пятно» было коллегиальным, — заметил я. — За безопасность самолетовождения ответственность несет навигатор. За посадку — пилоты. Машина в сложнейших условиях посажена без единой царапины. И это вслепую, без видимости земли, вне аэродрома. Люди живы, машина цела, и, кроме того, обнаружена неизвестная гора. Это — открытие. Пусть совсем маленькое. Но те, кто полетит за нами по нашей спрямленной трассе, уже по новым, точным картам, быть может, и помянут нас добрым словом.

— Разве я не понимаю, что Арктика так просто не раскрывает свои тайны. — Голос Мазурука был, как мне показалось, неестественно спокойным. — Нет Амундсена, Седова, Брусилова, Леваневского… Обладая колоссальным опытом и знаниями, они погибли не потому, что северная стихия оказалась сильнее их, а потому, что они допускали ошибки при оценке своих возможностей. Что и произошло сейчас в этом полете. А ведь наша задача в освоении Арктики свести эти ошибки до минимума. Согласен, штурман?

Эти слова моего командира и друга диктовались обстоятельствами. И я их понимал: что ни говори, а мы этим полетом нарушили все и всяческие инструкции Полярной авиации, да и не только ее. Но ведь элементы риска в нашем деле всегда остаются. Гигантским белым бельмом лежит неисследованная земля, куда не ступала нога человека. И как можно проникнуть в этот неведомый район без определенной доли риска?.. А высадка папанинцев на Северный полюс? Разве смогли мы провести эту уникальную операцию, если бы действовали только по параграфам инструкции? А ледовая разведка? Попробуй ее выполнить без нарушения наставления, когда караваны судов попадают в тяжелые льды и капитаны начинают требовать помощь, и люди, невзирая ни на погоду, ни на перегрузки, по 15 — 18 часов утюжат океан, в основном на бреющем полете. Нет, должно существовать право на риск…

— Ладно, штурман, — прервал мои раздумья Мазурук. — Этот наш разговор о риске продолжим в Москве. Думаю, большинство нас там поддержит.

Когда мы вырулили к старту, который начинался от кекуров, командир задержал взгляд на вершинах этих скал:

— А ведь они наглядное подтверждение теории относительности!

— Для ученых мужей — да. А дуракам — счастье! — после короткой паузы послышался в шлемофоне смешок бортрадиста Василия Богданова.

Рев моторов заглушал его голос. Взлет наш был красив, легок и изящен. А через час полета лыжи нашего самолета неслышно коснулись заснеженной полосы аэродрома в Хатанге.