Александр Стекольников - Васил Левский

В такой хан, каких не так уж мало в богатом Карлове, и зашел Васил. Здесь сегодня собрались гайтанджии — производители гайтана, шнура, столь прославившего Карлово в подвластных турецкому султану землях. Но прежде речь не о гайтане, а о людях, делающих его. Их сегодня здесь много — веселых, оживленных, празднично одетых. Васил — частый гость в этой среде, где так хорошо помнят его отца.

А вот и сам виновник торжества. Лицо его сияет, глаза горят. Еще бы — несколько мгновений отделяют его от вершины блаженства. Прошлое забыто — впереди самостоятельная жизнь. Забыты три года обучения, когда за многочасовой труд в мастерской и в домашнем хозяйстве мастера получал он только скудную пищу да пару обуви в год.

Прибыл уста-башия — главный мастер, председатель правления цеха — в сопровождении кассира и чауша — сборщика взносов в цеховую кассу. Поздоровавшись с каждым за руку, уста-башия вышел на середину зала и торжественно произнес:

— Иванчо Христо Николов! Подойди ко мне!

Из толпы вышел смуглый паренек. Волнуясь, подошел к уста-башию, поцеловал руку. Положил поясные поклоны всем присутствующим и смирно встал. Уста-башия для порядка, как положено по уставу, спросил чауша, внес ли посвящаемый вступительный взнос, а затем обратился с кратким напутствием:

— Учился ты, как говорит твой мастер, хорошо. Дело освоил отлично. Цеха не посрамишь. Юнак ты скромный, может, скоро хозяйку в дом введешь. Вот тебе от цеха подарок на обзаведение.

Вручив подарок, уста-башия развернулся и от всей души влепил посвящаемому по шее. Иванчо аж крякнул.

— Будь, как я! — провозгласил уста-башия.

На этом церемония закончилась. Компания шумно уселась за стол. Наполнили чаши. Выпили за посвященного и его учителя.

Заметив Васила, уста-башия подозвал его к себе.

— Ну как, Васил, живется? Жаль, что по пути отца своего ты не пошел. Какой был мастер Иван Кунчев! Гайтан сплетет, что лучший редко сыщешь, а покрасит его так, что ни вода, ни солнце цвета первородного не испортят.

— А какой человек был! — подхватили друзья Ивана Кунчева. — Справедливый, щедрый, отзывчивый. Бывало, как возникнет какой спор, обращались к твоему отцу. Что решит он, так тому и быть.

Старый мастер взял юношу за руки чуть ниже плеч, потряс.

— Ну и крепок же мальчонка!

— В отца.

— Да и ростом в него. Не так, чтобы высок, но и не мал. И глаза его, голубые, да и волосы такие же русые.

— Ну, не захваливайте хлопца, — вмешался уста-башия. — Посмотрим, каким он будет на деле, — и, уже обращаясь к юноше, добавил: — Ладно, Васил. Мастером, как отец, ты не стал. Но человеком смелым, честным, род свой болгарский горячо любящим, ты обязан быть. Таким был твой отец. Помни это!

Долго еще сидят в гостеприимном хане искусные гайтанджии. Вспоминают старину, обсуждают дела текущие, с тревогой всматриваются в день завтрашний. Уж очень много грозных предзнаменований вставало на горизонте.

На смену деревянному станку, доступному каждому, неотвратимо шел станок железный, дорогой, высокопроизводительный. То тут, то там закрывались мелкие мастерские, и их хозяева нанимались к богатым владельцам железных станов... Неподалеку, за Средна-горой, в Сливене, уже работала первая ткацкая фабрика. Пойди угонись за ней!

Подозрительна и появившаяся в городах новая мода: носить платье европейского покроя. Гайтан для украшения такой одежды не нужен, да и ткань требуется другая, какую кустарь на своем станке не вырабатывает. Да и эти, всякие энглези и франки, все больше лезут со своими товарами на болгарскую землю.

Что-то будет? Что-то будет?

Невеселые думы обуревают мастеров.

Молодежь они отпустили, и она веселой гурьбой отправилась за город.

Шли вдоль Стара-реки. Неширокая и неглубокая, обыкновенная горная речка, каких много в Болгарии, она питала энергией промышленность города. Почти на всем ее протяжении — от Карлова до пролома в Балканах — на ее берегах расположились чарки, тепавицы, дараки, мельницы, кузницы.

Практичный и предприимчивый болгарин давно научился пользоваться быстротечными водами бегущих с гор рек.

Вначале это был хлеб насущный. Ставил крестьянин на реке долап — огромное деревянное колесо с лопастями, подводил по желобу к нему воду реки. Шумно падала вода на лопасти долапа, а тот, тяжело вертясь и отчаянно скрежеща, крутил жернова.

Позже к долапу стали делать приспособления, с их помощью ковали железо, резали бревна, вытачивали чашки, ложки и прочую кухонную утварь.

А потом пошло и пошло. С появлением огнестрельного оружия у реки выросли динки. Мололи они «черное просо» — порох. С ростом промышленности у реки ставили чарки, на которых вязали гайтан, тепавицы, где валяли сукно, даракчийницы, где чесали шерсть.

И все это стучало, грохотало, скрежетало. Оглушающий, резкий шум стоял над всей округой.

Не легок был здесь труд. В полутемных низеньких строениях, в пыли и грязи работали по четырнадцать-шестнадцать, а кое-где и по восемнадцать часов. Два раза в день отрывались от работы, чтобы наскоро поесть. По традиции владельцы мастерских кормили наемных рабочих. Получали они хлеб, похлебку с бобами или чечевицей, лук да репу, которую прозвали «абаджийским сыром». Видимо, настоящий сыр для абаджия — ремесленника, изготовлявшего абу, грубую шерстяную ткань, — был роскошью. Да и среднего достатка мастера питались не лучше.

Ко второй четверти XIX столетия на фоне болгарской жизни все рельефнее вырисовывалась зловещая фигура крупного торговца-предпринимателя. Он подминал под себя все. Разорял мелких производителей, закабалял крестьян, ростовщическими сетями опутывал горожан, заставлял работать на себя целые деревни за чечевичную похлебку.

Солнце клонится к западу, а станки все стучат и стучат. Скручивают, вяжут из шерстяной пряжи гайтан. Гайтана так много, что, кажется, им можно обвить не только Карлово, но и всю болгарскую землю. Две тысячи станков. Четыре миллиона кусков гайтана в год.

Развезут его торговцы по всем уголкам Турецкой империи. Искусные портные украсят разноцветным шнуром — гайтаном — одежду.

Кардовский ремесленник выдумал это украшение, полюбившееся Востоку.

Тысячи карловцев живут доходами от выделки гайтана. И вдруг какие-то нелепые европейские пиджаки и узкие, как трубы, штаны вытесняют гайтан.

Ну как тут не встревожиться!

Шагает молодежь вдоль Стара-реки, мимо. грохочущих чарков. Яркий день радует душу, но и жизнь напоминает о себе. Нет, нет да и скажет кто-нибудь:

— А цена на гайтан опять упала.