Дэвид Дайчес - Сэр Вальтер Скотт и его мир

Материальное в широком смысле слова окружение писателя, весь этот вещный мир, в котором жил и который имел перед глазами Скотт, запечатлен на страницах книги Дайчеса в его основных, наиболее характерных и колоритных, важных для художника проявлениях. Скотт, как известно, написал много; о нем самом написано не меньше, а будет, можно с уверенностью сказать, написано еще больше; о его Шотландии, то есть о том, что занимало собою его чувственное восприятие, мысли и творческое воображение, можно писать до бесконечности, ибо жадность Скотта до знаний, преданность шотландской старине и нови, феноменальная память и энциклопедическая начитанность делали сферу его интересов практически безграничной, а то, что попадает в сферу интересов человека, тем самым уже включается в его мир. Дайчес, понятно, не мог охватить все. Автор наиболее обширной и фундаментальной литературной биографии Скотта, насчитывающей 1400 страниц, Эдгар Джонсон и то оставил за рамками исследования ряд материалов, которые могли бы «лечь» в книгу. Дайчес же, писавший совсем в другом жанре, был вынужден отбирать из практически безграничного «мира» Вальтера Скотта самое существенное — вехи родословной; детские увлечения, сохраненные до смерти; поприще правоведа; этапы литературного развития; возведение Абботсфорда; долговременные дружеские и литературные привязанности; обстоятельства банкротства; отношение к политическим конфликтам своего времени.

Кое на чем критик останавливается сравнительно подробно. Скажем, на облике шотландской столицы, каким он сложился к рождению будущего писателя и каким — меняющимся и приближающимся к сегодняшней своей панораме— представал перед Скоттом на протяжении его жизни. Или на личности прадеда писателя, тоже Вальтера, по прозвищу «Борода» — истового якобита и властного человека. Или на пейзажах Пограничного края (южный район Шотландии, граничащий с английскими графствами) и красотах Горной Шотландии: и тем, и другим предстояло украсить поэзию и прозу «шотландского чародея», как именовали его современники. Пограничный край и вовсе был «малой родиной» Скотта — оттуда вели происхождение его предки по отцовской и по материнской линии, принадлежавшие, несомненно, к благородным семействам (о чем их дальний потомок никогда не забывал и не давал забывать другим), однако существовавшие в своем «мире», несколько отличавшемся от Скоттова. Скотт не без юмора писал и об этом: «… до Унии королевств мои предки, подобно другим джентльменам Пограничья, триста лет промышляли убийствами, кражами да разбоем; с воцарения Иакова и до революции подвизались в богохранимом парламентском войске, то есть прикидывались овечками, распевали псалмы и прочее в том же духе; при последних Стюартах преследовали других и сами подвергались гонениям; охотились, пили кларет, учиняли мятежи и дуэли вплоть до времен моего отца и деда» 2

Читатель найдет у Дайчеса блестящий очерк системы шотландских правовых уложений и судопроизводства; изложение кратковременной, но весьма колоритной карьеры Скотта в волонтерском кавалерийском корпусе; трагикомический рассказ о многолетнем «поединке» уже прославленного поэта с Шейхом Моря — секретарем Высшего суда, который упрямо не желал умирать или уйти на покой, чтобы освободить эту должность для Скотта, который безвозмездно исполнял все эти годы секретарские обязанности; строго документированную историю крайне запутанных деловых взаимоотношений Скотта с его друзьями-партнерами братьями Баллантайнами и книгопродавцем Констеблом, завершившуюся финансовым крахом. Найдет читатель и ряд других любопытных сведений и красочных фактов, а также интересные догадки критика о мотивах, подвигнувших Скотта на одну из самых немыслимых и успешных литературных мистификаций столетия — сотворение маски «Великого Инкогнито», пользуясь которой он двенадцать лет водил публику за нос, убеждая ввех и каждого, что знаменитые романы, стяжавшие его родине славу по обе стороны Атлантики, написал не он, а некий неизвестный мастер, выступающий под псевдонимом «Автор „Уэверли“«.

Суждения Дайчеса по этому поводу, как отметит читатель, отличаются свежестью и точностью психологического анализа Критик не склонен трактовать этот действительно труднообъяснимый многолетний розыгрыш как в первую очередь гомерическую проказу взрослого шалуна (такая трактовка уже сделалась канонической в англо-американском скоттоведении), хотя и признает, что элемент затянувшейся пресловутой «практической шутки», конечно, присутствовал в истории с «Великим Инкогнито». Об этой стороне мистификации, кстати, хорошо сказано у выдающегося английского автора художественных биографий Хескета Пирсона: «… объяснение этой скрытности кроется в таких свойствах его натуры, как хитрость и озорство, та самая хитрость и то озорство, что время от времени проскальзывали в его взгляде. Он питал детскую любовь к тайнам, которую взлелеяла и укрепила его одинокая независимая юность, и, как мальчишка, упивался проказами ради самих проказ. Сокрытие истины даровало ему свободу и смех — он хотел того и другого. Теперь он мог слушать, как обсуждают его собственные романы, и лукаво вступить в разговор с миной незаинтересованного лица, он мог читать рецензии как бы со стороны и с большим удовольствием — рецензенты не называли его по имени; наконец, ему нравилось наслаждаться жизнью, скрываясь за кулисами…» 3

Но, повторим, для Дайчеса это объяснение в отличие от Пирсона не было решающим.

Помимо непринужденного стиля изложения, далекого от наукообразия, обширного и всегда уместного обращения к свидетельствам современников и умения четко соотнести судьбу писателя и его творчество с социально-историческими координатами эпохи (качество, свойственное всем критическим и литературоведческим работам Дайчеса начиная с конца 1930-х годов, когда его монографии печатались в рамках деятельности прогрессивного «Клуба левой книги»), «Вальтер Скотт и его мир» привлекает еще и тем, что при малом объеме этот очерк буквально насыщен разнообразнейшей информацией. Разумеется, не все стороны многогранной личности Скотта смогли найти здесь равноценное отображение, не все реалии его духовного и житейского бытия представлены с той полнотой, которая, придав повествованию еще больше живости, пролила бы дополнительный свет на примечательную личность великого писателя и его окружение.

К примеру, о собаках у Дайчеса сказано мало, учитывая роль, какую эти четвероногие друзья человека играли в жизни Скотта, завзятого «собачника», преданного своим любимцам. Мельком упомянуто о его страсти сажать деревья, а ведь он насадил целые рощи вокруг Ашестила, где прожил с семьей несколько летних сезонов, и знаменитого Абботсфорда, так что в наши дни эти особняки смотрятся совсем по-другому, чем во времена Скотта. Можно было привести и иные примеры вынужденного самоограничения Дайчеса (жанр диктует свои требования), но следует отдать критику должное: он «схватил»основное и определяющее в связях писателя и человека с его временем и его землей и сумел донести это до читателя. Если говорить о досадных упущениях, то по-настоящему огорчает лишь то, что за границами очерка осталась такая существенная часть «мира» Скотта, как общение с простыми людьми.