Леонид Бердников - Дневник (1964-1987)

Ознакомительный фрагмент

Это меня удручает.

28 января.

Меня удручает отсутствие свободы информации — это большое зло. Это несчастье.

2 февраля.

Снова в Москве (с 30 января). Сегодня, в воскресенье, был в Андрониковом монастыре — там музей древнерусского искусства.

Посередине монастыря стоит собор. Где-то у стен его похоронен Андрей Рублев. Музей носит его имя. Собор Андроникова монастыря — самое древнее здание Москвы, построен в 20-х годах XV века. Это изумительное сооружение. Когда на него смотришь со вниманием — заходится сердце — так оно волнует, это белокаменное, полное вдохновения здание. Замечательно здесь и другое. Музей — одно из самых живых учреждений. Я познакомился с двумя его сотрудницами. Одну из них зовут Ириной Александровной Ивановой, имя другой, к сожалению, не спросил. Обе они воспитанницы Наталии Алексеевны Деминой, автора книги «Троица». После их искреннейших и увлеченных рассказов о спасенных сотрудниками музея памятниках, о реставраторах и самих безымянных авторах, я был так взволнован, что даже сделал запись в книге отзывов, чем никогда не грешил. Я написал там следующее: «Вы делаете большое дело. Все, кому дорога русская культура, должны быть Вам глубоко признательны». Когда я благодарил Ирину Александровну, я делал это от всего сердца, и у нее выступили на глазах слезы. Вызвали их не столько мои слова, сколько наше общее волнение удивительным искусством русских людей.

Я там (в музее) узнал, что совсем недавно на Пленуме по идеологическим вопросам, кажется Михалков, выступил с предложением (предложение это будто бы не только его, а многих) создать добровольное общество по охране памятником старины. Оно, это предложение, было начисто отвергнуто.

А памятники гибнут. Одну икону «Успения Божией Матери» дивного письма работники музея нашли на зернохранилище одного колхоза. Она использовалась как доска. А сколько таких икон не найдено! Страшно думать об этих потерях и сознавать свое бессилие.

5 февраля.

Утром приехал в Ленинград. Меня всегда радует возвращение домой. Для меня это праздник. Хотя Москву я люблю — там я на Родине, в России.

Москву надо понять. Ее пестрота, подобно архитектурному «узорочью» старых русских церквей, для глаза, который привык к классическому лаконизму, приводит в замешательство. Но надо знать, и не только знать, но и чувствовать, что Москва — средоточие России, нашей России, сложнейшей, противоречивой, огромной страны с трудной, может быть даже трагической биографией, с величественной судьбой. В Москве все это перекрещивается. Результат скрещения всех этих сил, прошлого, настоящего и будущего — это и есть Москва.

10 февраля.

В августе прошлого года в Красноярске (когда я ездил туда на совещание по использованию энергоресурсов Ангары и Енисея) мне довелось купить книжку М. А. Ильина «Москва». Теперь она встречается мне довольно часто, а тогда она попалась мне на глаза второй раз. Первый раз я ее видел в Зеленогорске в июле, и денег купить ее у меня не было. Она доставила мне много радости, с тех пор и оказалась чрезвычайно полезной как путеводитель по памятникам художественной культуры Москвы.

Бродя по Москве в поисках этих памятников, рассматривая их, я пережил много счастливых минут. За несколько раз, что я там был, начиная с августа прошлого года, мне посчастливилось увидеть, в общем довольно много, если учесть, как мало времени у меня для этого было. Для памяти приведу здесь список виденного. Вот он. Кремль и собор Василия Блаженного я не считаю, к ним надо будет еще вернуться:

1. Церковь зачатия Анны.

2. Церковь Троицы в Никитниках.

3. Церковь Антипия.

4. Церковь Знамения на Шереметьевом дворе.

5. Дом боярина Троекурова.

6. Церковь Всех Святых на Кулишках.

7. Храм Введения в Барашах.

8. Палаты боярина Волкова.

9. Церковь Петра и Павла на Кулишках.

10. Церковь Никиты за Яузой.

11. Церковь Успения в Гончарах.

12. Церковь Николы на Болвановке.

13. Церковь Николы в Пыжах.

14. Церковь Воскресения в Кадашах.

15. Палаты думного дьяка Аверкия Кириллова.

16. Андроников монастырь (Соборный храм!).

17. Село Коломенское (церковь Вознесения!).

Здесь я перечисляю только древние памятники. К XVIII, XIX и XX векам я надеюсь обратиться позднее. Вспоминая историю и глядя на памятники старины, невольно думаешь: это то лучшее, светлое, возвышенное, что завещали нам наши предки. Было много страшного, жестокого и свирепого в прошлом. Но было также и добро, были чистые сердцем… Это они стоят сейчас среди новой Москвы и хотят говорить с нами. Но мы часто проходим мимо них, не слушая и не слыша.

17 февраля.

Читаю Вельфлина — «Искусство Италии и Германии эпохи Ренессанса». Так она, эта книга, названа в русском издании 1934 года. Точнее ее название «Искусство итальянского Ренессанса и германское чувство формы». Характер народа и его искусство — это интересная тема, которую Вельфлин во всем ее многообразии и не пытается раскрыть. Он формален. Но мне бы хотелось разобраться в этом. Особенно в отношении русского искусства и без всякого шовинизма. Искусство народа — это его дневник. Если он не будет в нем искренен — не будет искусства, а если есть у народа искусство, значит, он в нем себя выразил. Следовательно, чтобы понять народ, надо понять его искусство. Но как это сделать? Должен признаться, что, будучи на выставке немецкого и австрийского искусства в Москве, я не мог освободиться от одного тягостного чувства. Против своей воли я искал в их искусстве признаний в том, что привело немецкий народ к нечеловеческим преступлениям в этой последней войне. Это не преступления отдельных людей. Все это стало возможным, потому что это допустили многие. Потому что они позволили себе это приказать и выполняли эти приказания. За это несет ответственность народ, нация.

У нас, у русских, тоже есть свои грехи, свой характер. Так о чем же повествует нам наше искусство? Прав ли я был, когда 10 февраля записал, что в своем искусстве наши предки завещали нам только лучшее и светлое, что у них было? Наверно, нет. Наверно, в нем они признавались нам как на духу. Даже больше, потому что они говорили обо всем, о лучшем и худшем, о добром и злом.

24 февраля. За время, что я не садился за эту тетрадь, мне снова пришлось побывать в Москве — четыре дня с 18 по 22-е. Ездил с Е. П. Ракуцом. Надо дать себе отчет, почему с ним (и не только с ним, но даже при нем) мне так трудно работать. Он меня деморализует. Зато в обстановке внеслужебной мне удается легко его преодолевать. Речь идет о каком-то моральном, волевом единоборстве. Он принадлежит к той породе людей, которые с удовольствием ловят других на их слабостях и не упускают случая, чтобы, как можно больнее тот это почувствовал. Дело он знает лучше, чем я, и пользуется своим преимуществом во зло. В нем странно и противоречиво совмещаются хороший работник и человек неумного поведения. Глядя на него, приходишь к заключению, что есть разный ум и разная (не количественно, а качественно) глупость, и что в одном человеке все это может причудливо уживаться.