Николай Новиков - У истоков великой музыки

 Я взял у старушки ведра с водой, и мы втроем медленно двинулись к дому. В сенях, на кухне, в горнице вся мебель была старинная и такая же ветхая, как хозяева.

 Старушка усадила за стол, поставила жбан с молоком, нарезала хлеба. Когда она села на лавку к печке и, сняв платок, прибрала в узел редкие седые волосы, я рассмотрел ее лицо: широкое, скуластое, почти без морщин и с такими же чистыми голубыми, как у мужа, глазами.

 - Совсем меня хвороба скрутила,- пожаловалась старушка,- четвертое лето уже мучаюсь.

 - Два сапога пара,- поддержал старик,- я уже третий десяток на одной ноге ковыляю, а ничего, бодрюсь.

 - Да вы ешти, ешти,- потчевала хозяйка.

 Каким-то чутьем, свойственным матерям, старушка уловила, что гость не по-летнему бледен, и спросила о здоровье. Я не стал скрывать и рассказал все о больнице. И наверное, недуги сблизили нас. Мы познакомились. Хозяина звали Алексеем Николаевичем, хозяйку - Александрой Ивановной. Я поинтересовался, почему у них украинская фамилия.

 - Нет, украинцев у нас в роду не было,- сказал Алексей Николаевич.- Деда моего в деревне все называли Прокошей, а детей - Прокошенковы. Когда отец на службу пошел, так и назвался - Прокошенков, да писарь последнюю букву пропустил.

 Старики вспоминали прошлое с удовольствием, перебивали друг друга, дополняли. Я узнал, что Алексей Николаевич всю жизнь крестьянствовал на этой земле: пахал, сеял, косил, лес рубил, строил. Перерыв делал только, когда призывали на службу. Участвовал он в трех войнах и в последней - в боях под Смоленском - потерял ногу. Вернулся домой на костылях с орденом Отечественной войны и солдатской медалью "За отвагу".

 - Я всю жизнь в рядовых, и в колхозе и на войне,- заметил с улыбкой Алексей Николаевич,- а вот хозяйка у меня в командирах ходила.

 Александра Ивановна еще до войны работала колхозным бригадиром, хотя в ту пору в деревне и мужиков хватало, А когда немцев прогнали, стала председателем.

 - Ох, и лихо пришлось, бабы вместо коней впрягались, а девки и подростки за плугом. За семенами в Кунью по пятьдесят километров ходили, туда и обратно, с мешками на плечах. А зимой на лесозаготовках надрывались.

 - Утомили мы гостя разговорами,- вмешался старик. Человек по делам приехал, а мы все про свое.

 - И правда, вам ведь интересно про нашего барина послушать,- откликнулась Александра Ивановна.- Родитель мой, Иван Федорович, царство ему небесное, часто рассказывал, как Модест Петрович из Питера приезжал. В ту пору отец мальчонкой был и со своими товарищами бегал ворота открывать. А барин остановит кучера и всех конфетами наделит. Отец говорил, что он однажды мячик привез - первый раз тогда резиновый в деревне и увидели...

 В то время я ничего не знал о жизни Мусоргского в Кареве. Не ведал и о том, что этот период неизвестен его биографам. Но рассказ стариков захватил: ведь их предки знали и видели живого Мусоргского! Я старался ничего не упустить, подробно записать все услышанное.

 И когда вернулся домой, на одном дыхании написал о поездке в Карево. Очерк был напечатан в областной газете "Молодой ленинец" 25 августа 1966 года под заголовком "Листья живут одно лето". И теперь он является своеобразным документом.

 "Когда я увидел запустение и заброшенность усадьбы, стало грустно и обидно. В местной газете ("Великолукской правде") была заметка. Автор умилялся, как хранят память о великом земляке, даже нафантазировал о яблоне, под которой сидел композитор, и как за ней ухаживают школьники, учащиеся техникума, местные жители. Неправда. Нет никакой яблони из сада Мусоргских, есть дички, примерно двадцати лет отроду. И никто не ухаживает за усадьбой. А в техникуме сказали в сердцах:

 - У нас заведение сельскохозяйственное, композиторов не готовим.

 В Великолукской музыкальной школе имени Мусоргского дружно посочувствовали: дескать, действительно родина композитора в забвении. Лет пять назад водрузили в Кареве камень под памятник - нелепую тумбу в загородке. Теперь там заросли крапивы и лебеды, куча камней и кирпича...

 Каждый век на земле отмечен рождением талантов, и то великое и неповторимое, что оставляют они людям, живет в поколениях. И наверное, нас не поблагодарят потомки, если мы не сохраним клочок земли, где явился на свет гений музыки".

 Теперь, когда я переписываю этот текст с пожелтевшей страницы газеты, многое воспринимается критически. Явно чувствуется натяжка для "красивого" заголовка с листьями, которые живут одно лето. Но почему я тогда взял под защиту этот уголок земли? Ведь два десятилетия назад не было "моды" писать об охране памятников. И на что я, как автор статьи, мог рассчитывать? В лучшем случае на то, чтобы подремонтировали нелепую тумбу в загородке и, может быть, посадили там цветы. Предложить что-то большее тогда я и не мог. Это сделали другие. Но вероятно, и публикация в газете сыграла свою роль.

Собиратели памяти

 Через два года после моей поездки в Карево в печати появилось сообщение о том, что на родине М. П. Мусоргского открылся музей. Как писали в журнале "Музыкальная жизнь", он возник спустя почти девяносто лет после смерти композитора, в местах, где Мусоргский родился и провел детство. "Инициаторами его создания были учителя Жижицкой школы во главе с директором Алексеем Ивановичем Качновым, историком по специальности".

 С Алексеем Ивановичем Качновым я много лет поддерживаю дружеские отношения, записываю его воспоминания. В одной из бесед попросил подробнее рассказать, как все-таки открыли музей. Алексей Иванович был откровенен.

 - Признаюсь, совесть заела. Приезжали люди со всей страны, из-за границы, заходили в школу, спрашивали о Мусоргском. Однажды две пожилые москвички прямо-таки отчитали меня: "Стыдно вам - население даже не знает о Мусоргском, говорят, что жил здесь или генерал, или адмирал". Этим упреком они всю душу вывернули...

 О том, как зарождался музей, рассказывали учителя, местные жители. Позже довелось услышать воспоминания москвичей и ленинградцев.

 А началось все так. Летом 1967 года во время летних каникул А. И. Качнов специально попросил путевку в Сестрорецк, поближе к Ленинграду. В первый же день в городе на Неве, увидев вывеску, где было слово "музыка", он зашел в дом, спросил, с кем можно поговорить о композиторах. Ему указали кабинет. Прежде чем переступить порог, Алексей Иванович размышлял о том, как же ему представиться. А когда открыл дверь, неожиданно выпалил: "Здравствуйте, я - с родины Мусоргского!" Как и позднее не раз убеждался Качнов, слова эти обладали волшебным свойством. В Ленинградской Публичной библиотеке ему выделили отдельный кабинет, принесли охапку книг и журналов, помогли снять копии. В Театре оперы и балета имени Кирова приняли как родного, бесплатно снабдили интересными экспонатами и фотокопиями...