Федор Лашков - Шагин-Гирей, последний крымский хан

Так возникло новое независимое государство, союзное с Россией, татарская область. По новому плану Щербинину велено было и не думать об отделении ногайцев; наоборот, ногайцы, признав ханом Сагиба, должны были составить с крымцами одно государство [14].

Теперь татарской области предстояло устроиться, надо было ей окончательно условиться с союзником, надо было засвидетельствовать ему свою дружбу и доверие, надо было уладить некоторые требования, предъявленные им.

Для засвидетельствования дружбы и доверия был послан от имени татарской области калга Шагин-Гирей. Оставив крымцам самим договариваться и трактовать об уступке России крепостей Керчи и Еникале, Шагин 25-го августа выехал в Петербург, имея при себе присяжный лист и грамоту об избрании Сагиба. Калга прибыл в Петербург в 20-х числах ноября. Ему отвели прекрасное помещение, окружили вниманием. Вместо 50 рублей, получаемых им в пути ежедневно на содержание, было назначено по прибытии 100 рублей[15]. С первых же дней приезда крымский наследник обратил на себя всеобщее внимание. Красивый образованный татарин не чуждался общества и, очутившись в центре цивилизации, жил европейцем. Одно лишь самолюбие Гирея привело его сначала к некоторым недоразумениям. Сознавая, как он сам выразился, что в его кармане и в его силе заключается все, что касается татарского народа, он требовал, чтобы Панин первый сделал ему визит. Из-за этого возникли столкновения двора с калгой. Сначала попробовали убедить его переговорами отступить от подобного требования, как не идущего к нему, и чиновник иностранной коллегии немало истощил красноречия в разговоре по этому поводу с Шагином, но безуспешно. Тогда совет решил послать паше письменное объявление, в котором от имени императорского двора было указано на упрямство его в неисполнении обязанностей по церемониалу и обрядам, всегда и непременно наблюдаемым при императорском дворе; паше напомнили, что он является как посол хана крымского, просит о подтверждении его в том достоинстве, которое получил, хотя и по добровольному всего татарского общества избранию, однако пособием ее величества [16]. Шагин отстал от своего требования относительно визита, но его претензии не окончились этим. 22-го ноября Панин жаловался совету, что паша не соглашается снимать шапки на предстоящей аудиенции, так как того не позволяет ему магометанский закон, в случае нарушения которого ему нельзя будет возвратиться в отечество, не подвергаясь всеобщему порицанию, а может быть и ругательству [17]. Последнему требованию пришлось уступить и, чтобы дать этому делу благовидную окраску, совет решил послать паше в подарок шапку, по случаю освобождения татарских народов. По этой причине, объявлял совет, императрица жалует татарскому народу тот самый церемониал, какой употребляется в сношениях с Портою и персидским государством, позволяя в то же время и всем вообще татарам отныне являться везде с покрытыми головами [18]. Этим и окончились недоразумения, после чего Шагин стал готовиться к аудиенции. 28 ноября совет слушал речь, которую паша должен был говорить на аудиенции, слушал и ответ на нее [19]. Вслед за этим последовала и аудиенция, на которой паша вручил привезенные бумаги, произнес речь и произвел самое выгодное впечатление.

После этого Шагин зажил обыкновенной жизнью в столице, привлекая к себе все большую и большую симпатию. Живой, любознательный паша не сидел дома в кругу своих татар, которые приехали послами от ногайских орд. С свойственным ему интересом присматривался он ко всему; не упускай из вида политики и известий из Крыма и с берегов Дуная, Шагин одинаково интересовался и всей окружающей обстановкой. Он то бывает на парадах, то осматривает достопримечательности в области науки, искусства и промышленности, не пропускает ни одного спектакля в театре, по воскресеньям после обеда смотрит, как танцуют воспитанницы в Смольном монастыре [20]. Одним словом, весь Петербург, обращавший сначала внимание на приезжего мусульманина, мало-помалу на столько привык его постоянно видеть, что появление его в публичных местах считалось самым обыкновенным делом. Любезность, приветливость, внешний лоск, развивавшиеся под влиянием петербургской обстановки, приобрели ему много поклонников. Его находили интересным. В письме к Вольтеру Екатерина писала: «у нас здесь в настоящее время паша султан, брат независимого хана крымского; это молодой человек 25-ти лет, умный и желающий себя образовать» [21]. В другом письме императрица делала такой отзыв о нем: «крымский дофин — самый любезный татарин: он хорош собою, умен, образован не по-татарски: пишет стихи; хочет все видеть и все знать; все полюбили его» [22].

Один только Панин не совсем благосклонно смотрел на Шагина и огорчался теми — тратами, которые делал татарский дофин на свою европейскую жизнь. Тотчас по приезде в Петербург калга получил, кроме подарков: шубы, платья, богатого серебряного сервиза и выдаваемого суточного жалованья, еще пять тысяч на расходы. Не на долго хватила выданная сумма. Панин должен был испросить новую сумму [23]. Выдали 10 тысяч, которые также были скоро израсходованы. Шагин нуждался в деньгах и добывал их на стороне, закладывая драгоценные вещи, полученные им в подарок от императрицы. Так, по случаю аудиенции в Царском Селе, ему были пожалованы перстень и табакерка. Эти вещи он заложил купцу Лазареву, и Панину пришлось выкупать их потом за 8.500 рублей [24].

17 февраля 1772 года послы от четырех ногайских орд были отпущены из Петербурга с Высочайшими грамотами на имя каждого из ногайских народов [25]. В начале мая выехали и прибывшие с Шагином крымские депутаты, которым вручили одну грамоту крымскому обществу, другую, «возвестительную», хану [26]. Сам Шагин остался в Петербурге.

Как представитель татарской области, объявившей себя в союзе с Россией, Шагин и не мог выехать, ибо отношения между двумя державами не были улажены. Союзники ни за что не соглашались уступить нам Керчь и Еникале. Сам хан восстал против предложения отдать эти крепости в видах обеспечения татарской независимости. «Татарская область самостоятельна и независима, а потому она должка защищаться и отстаивать себя собственными средствами», — говорил Сагиб-Гирей Долгорукову [27]. Шагин писал брату и советовал не упорствовать, но не помог делу [28]. Дела в Крыму осложнялись под влиянием партии, тянувшей к Турции. Узнав, что Турция прервала свои переговоры, начавшиеся в Фокшанах из-за независимости татар и уступки крепостей, турецкая партия стала действовать решительнее. Она объявила, что Крым не хочет быть независимым и отвергала союз, объявленный Россиею. Щербинин терял надежду на успех негоциации с крымцами. Переговорив с верным Джан-Мамбетом, он пишет в Петербург о необходимости удержать по крайней мере ногайцев, назначив им Шагина сераскером к, отделив их таким образом от крымцев, лишить Крым существенной поддержки [29]. Совет решил иметь в виду план Щербинина, предлагаемый им во второй раз, но подобно тому, как в 1771 г. больше интересовались крымцами, чем ногайцами, так и теперь внимание было устремлено в Крым. Ногайцам решили выдать до 10 т. рублей подарками, чтобы удержать их от турецких соблазнов, и занялись Крымом, который возвращался к прежнему своему положению. Опять потребовались более существенные меры, чем бесполезные увещевания. Генералу Щербатову было приказано стянуть войска, а генералу Прозоровскому идти с корпусом в Крым [30]. Щербинин должен был действовать через обласканных ногайцев и, послав от них депутатов в Крым, требовать исполнения данных России обещаний. Наконец Долгоруков должен был, по приведении в исполнение нужных мер, заключить формальный трактат с татарскою областью, который, помимо установления отношений между союзническими державами, нужен был в переговорах с — Турцией, отрицавшей татарскую независимость [31].