Владимир Замлинский - Богдан Хмельницкий

В Польше роптали. «Договор со Скадер-пашой для нас отнюдь не радостный, — писал шляхтич Самуил Маскевич, — так как мы отказались от подданства молдавского господаря, потеряли Хотин… не замечая того, что язычник подобрался вплотную, теперь ему и Каменца захочется, от Хотина он лежит недалеко».

Жолкевский, как всегда, пытаясь оправдаться, говорил: «Щенку досталась кость, пусть ею забавляется. Польше достанется покой». Но покоя не было. Турки, почувствовав вкус брошенной «кости», вплотную приблизились к польским землям, стремясь к новым завоеваниям.

Договор положил начало новому периоду татарских набегов на украинские земли. Орда доходила до Каменца и Львова, грабя и разоряя все на своем пути, угоняя в полон тысячи людей. А Жолкевский пекся лишь о том, чтобы не был нарушен мир с османами.

Наконец, еще одно доказательство недоброжелательности Порты[8]. В апреле 1620 года в Стамбул прибыл посол польского короля И. Отвиновский. Однако новый великий визирь Али-паша не принял его.

Из «Каменецкой хроники»[9]: «1620 год… Тогда же Отвиновский был направлен послом от короля к турецкому султану. Его встретили весьма пренебрежительно: паши гнали его с глаз долой и не позволяли увидеться с султаном. Видя такое обхождение и необходимость бежать, он отправился по морю до самой Венеции и лишь через год после этого вернулся к королю».

Помогли королевскому послу выбраться из Стамбула казаки, которые в это время на 150 чайках находились в Варне.

Пока Жолкевский уверял короля, что посла приняли в Стамбуле хорошо и Польше ничего не грозит, Искандер-паша сформировал шестидесятитысячную армию, включая подкрепления из Молдавии и Валахии. Когда об этом стало известно Жолкевскому, он послал к Искандер-паше своего представителя Кохановского. В ответ на вопросы польского представителя паша лицемерно заверил, что армия предназначена всего лишь для строительства в Днепровском лимане укреплений, закрывающих запорожцам выход в море.

В Европе в это время разразилась Тридцатилетняя война, надолго определившая политику многих стран, в том числе взаимоотношения Польши и Порты. Еще и мае 1618 года в Чехии поднялось восстание против Габсбургов. Это было началом борьбы, которая грозила гибелью их владычеству. Габсбургов поддерживал Ватикан и католические князья Германии. Правящие круги Польши решили выступить на их стороне. Османская империя не участвовала в Тридцатилетней войне, но надеялась использовать ее для укрепления своих позиций на Балканах. Поражение Австрии, считавшейся «форпостом христианства», избавило бы турок от главного противника в Европе, а это не устраивало Речь Посполитую. Назревал конфликт. Его разрешением и стала битва под Цецорой, небольшой крепостью на реке Прут близ города Яссы.

Из «Каменецкой хроники»: «1620 год, 9 сентября, суббота, рождество богородицы. Состоялась битва при Цецоре нашей польской армии с турками и татарами. В этой битве во главе турецкого войска стояли Искандер-паша и Сарымсак-паша, во главе татарского калга-султан, брат татарского хана, под началом которого находилось 120 тысяч татар. А турок было 8 тысяч. А во главе нашего польского войска были канцлер Жолкевский, польский гетман Конецпольский, князь Корецкий и Струсь, у которых было 12 тысяч боеспособных людей. А всего было около 20 тысяч человек»[10].

На заседании королевского совета 15 июня 1620 года, где решался вопрос о походе, большинство высказалось против войны. Это отразилось и на количестве войска, и на его вооружении. Когда Жолкевский, чтобы увеличить армию, предложил призвать в поход казаков, польский магнат Кароль Самуэль Корецкий, зять Иеремии Могилы, нагло заявил: «С грицями воевать не стану, пусть идут землю пахать или свиней пасти».

Польские предводители считали, что им противостоят только те турки, которые переправились через Дунай, и их можно бить и без казаков. Да и сам Жолкевский не очень стремился их призывать. В условиях, когда казацкое войско приобретало все большую силу и значение в борьбе за интересы украинского народа, король и его советники считали политически опасным брать его к себе в союзники. Но Жолкевский понимал также, что без казаков в войне не обойтись, и разослал им повеление прибыть на войну. Получил повеление и Михаил Хмельницкий: собрать в Чигиринском старостве охочих «стрельцов» и прибыть самым скорым образом к Жолкевскому в Молдавию, куда направлялось и польское войско.

Отряд собрали быстро. И вот он выстроился на площади Чигирина. Все казаки одеты по-походному. На них были плотные суконные кафтаны, на голове шапки-шлыки с высокими, заломленными до затылка красными и голубыми верхами. Вооружены пиками, саблями и мушкетами. Рядом с каждым верховым оседланный запасной конь с привязанными к тропам саквами[11]. На войну отправился и молодой реестровый казак Чигиринской сотни Богдан Хмельницкий.

Встретили их неприветливо. Пышно одетое и снаряженное польское войско не пожелало, чтобы казаки стояли в одном ряду с ними, Жолкевский, перешедший молдавскую границу 2 сентября 1620 года, велел Михаилу Хмельницкому с его сотней, как и другим казакам, разместиться за укреплением, «чтобы знали свое место и не думали, что у Речи Посполитой такая большая в казаках потребность». Вскоре подошли молдавский господарь Каспер Грациани и его гетман боярин Бычко. Войско Грациани к тому времени разбежалось, и прибыл он к Жолкевскому в сопровождении всего 600 человек.

Среди молдаван Богдан Хмельницкий сразу же приметил своего Львовского приятеля Петра Могилу. За время, пока они не виделись, тот возмужал, вытянулся. Бросалось в глаза широкое скуластое лицо, черные усы и такие же волосы. Серо-зеленые глаза светились острым умом. После Львовской братской школы Петро Могила побывал в разных европейских университетах и научился многому. А сейчас пришел освобождать от турок родную Молдавию. Петро тоже узнал Богдана. Но было не до разговоров…

Утром 9 сентября 1620 года на крепость всей своей массой ринулась армия Искандер-паши. Польское войско вместе с казаками и молдаванами стало против врага.

Михаил Хмельницкий одним из первых ворвался в ряды неприятеля. А рядом с ним, не отступая ни на шаг, рубился Богдан. Сбросив с себя все лишнее и оставшись для легкости в одной нательной сорочке, он, зажавши в каждой руке сабли, рубил ими турок, не отставая от старших казаков. Все тело его ловко изгибалось, уклоняясь от ударов противника, сорочка и лицо были залиты кровью, но он не замечал этого, зорко следя за турецкими воинами, разя и отбивая их нападения. Но когда отца окружали турки, Богдан тут же оказывался рядом. Хмельницкий-старший одобрительно мотал головой и гудел своим сиплым голосом, перекрывая лязг сабель и стон людей: «Добре, сыну, так их!»