Чеслав Милош - Азбука

Абраша покончил жизнь самоубийством, но я не знаю ни даты, ни обстоятельств.

Видимо, автомобиль был изобретен в насмешку над пессимистами, которые предсказывали, что число лошадей неимоверно вырастет и города задохнутся от смрада конских экскрементов. Из Кейданского повета, где была лишь одна машина (графа Забелло), судьба забросила меня в Калифорнию, где машина — то же, что электричество и ванная. Я не тоскую по старым добрым временам. Я жил в грязище и вонище, не отдавая себе в этом отчета, даром что принадлежал к так называемым высшим классам общества. В Вильно моих школьных лет были булыжные мостовые, деревянные тротуары, а канализация — только в нескольких районах. Можно представить себе, какие горы мусора и грязи были там в эпоху романтизма. Стоило бы описать читательниц «Новой Элоизы»[21] не сверху, а снизу — со стороны их ночных горшков (интересно, куда выливали их содержимое?), трусов (которых никто не носил) и эквилибристики при омовениях.

Хотя в нашей квартире и была жестяная ванна, но, чтобы нагреть для нее воду, нужна была целая операция — ведь топили-то дровами. Поэтому когда сегодня я не могу представить себе утра без душа, мне приходится смиренно признаваться самому себе, что я — тот же самый человек, который мылся в лучшем случае раз в неделю, чаще всего в одной из городских бань. И это воспринималось как нечто совершенно обычное. Недавно Игнаций Свенцицкий напомнил мне, что в квартиру его семьи на Маковой улице (мы вместе стреляли там из мелкокалиберки в ворон) воду носили ведрами из колодца во дворе. Тогда я этого не осознавал, стало быть, это было нормой.

Как ни странно, при такой цивилизационной отсталости я рано приобрел консервативные и (тогда этого слова еще не знали) экологические навыки, что было приблизительно одним и тем же. Это произошло благодаря моим гербариям, орнитологическим атласам, аквариумам, птичьим клеткам, а также выписывавшемуся моим отцом журналу «Ловец польский»[22]. Свою роль сыграло и «Лето лесных людей» Марии Родзевич. Во всяком случае, в тринадцать лет я очень проникся идеей охраны природы и рисовал карты моего идеального государства, в котором не было полей и дорог, а единственными разрешенными транспортными средствами были челноки на реках и каналах.

Автомобиль я воспринимал как угрозу, причем не из-за чего-нибудь, а из-за шума. Сегодня это трудно понять, но тогдашние машины оглашали окрестности грохотом и громким ревом моторов, то есть не подходили мне, ибо нарушали тишину природы человеческим присутствием. Впрочем, и потом, во время наших пеших прогулок Клуба бродяг, мы относились к автомобилям без симпатии. Помню одну такую машину — как она рыча пролетает мимо нас, после чего внезапно останавливается, а мы с Робеспьером[23] поем: «Заглохла гордая машина».

Согласно конституции моего идеального государства его границы были закрыты для простых смертных, а открывались лишь для любителей природы, то есть для взрослых, сохранивших энтузиазм. Я клялся себе, что буду одним из них, иными словами, стану естествоиспытателем. А потом всё обернулось совсем иначе.

После того как из человека без машины я превратился в сидящего за рулем, мне следовало бы посвятить благодарственную песнь автомобилю, ибо на нем я исколесил все западное побережье Америки от мексиканской границы до канадских Скалистых гор, спал в палатке на берегах озер в Сьеррас и жарился в пустыне, именуемой Долиной смерти.

Величайшее достоинство библейской истории о наших прародителях состоит в том, что она неясна и, видимо, благодаря этому действует на нас сильнее, чем какое-либо понимание. По мнению Льва Шестова, трудно представить себе, чтобы неграмотные пастухи сами придумали загадочный миф, над которым уже несколько тысячелетий ломают голову величайшие мыслители.

Рай, где нет болезней и смерти, а двое людей испытывают полноту счастья… Во вкушении запретного плода с древа познания добра и зла народное воображение охотно усматривало сексуальное удовлетворение, однако Джон Мильтон в «Потерянном рае» следует иной традиции и очень образно описывает любовные утехи Адама и Евы как часть их райского состояния.

Так молвила Праматерь, томный взорС невинною, супружеской любовьюИ ласковостью мягкой возведяНа Праотца, его полуобняв,К нему прильнув. Под золотом волосРассыпанных ее нагая грудь,Вздымаясь, прилегла к его груди[24].

Так что же означает древо познания добра и зла? Предположений множество. Некоторые иудейские библеисты усматривают тайный смысл в расположении древнееврейских букв. Критики нашей цивилизации и тупиков, в которые зашел разум, видят в голосе Змея искушение рационализмом. Другие утверждают, что вкушение запретного плода положило начало истории человечества, ибо прежде Адам и Ева жили бессознательной, животной жизнью; иными словами, змей-сатана был прав, когда говорил, что у них откроются глаза. Впрочем, Творец тоже был прав, предостерегая, что, вкусив от этого плода, они умрут. Однако чаще всего подчеркивается совершенное дружеское доверие, которое они испытывали к Богу, прежде чем нарушили запрет. Катастрофа произошла, когда они низвели Его до уровня тварных существ и заподозрили в зависти, то есть первый грех был, в сущности, актом гордыни.

Почему, нарушив запрет, они увидели, что наги, и почему устыдились? Это, наверное, важно, но совершенно непостижимо. Можно размышлять об этом бесконечно. Может быть, они встали на путь истории, цивилизации, а нагота — ее противоположность? И именно поэтому Бог должен был сделать им кожаные одежды? И почему одно это мгновение вызвало столь ужасные последствия — не только их смерть, но и необратимые перемены в природе (ведь в раю и природа была бессмертной)? Впрочем, и этого мало: первородный грех тяготеет над каждым мужчиной и каждой женщиной на протяжении бесчисленных поколений. К счастью, католическое богословие причисляет первородный грех к тайнам веры и не пытается объяснить, почему мы его наследуем.

По нашему глубочайшему, затрагивающему суть нашего естества убеждению, мы должны жить вечно. Мы воспринимаем нашу бренность и смертность как насилие над собой. Только рай может быть настоящим; мир — ненастоящий и дан нам лишь на время. Поэтому история грехопадения и оказывает на нас такое эмоциональное воздействие — словно вызывает в уснувшей памяти какую-то старую истину.

Чтобы все ходили голыми — вот о чем были мои смутные детские эротические мечты. Но ведь мечты эти почти повсеместны — вдохновляют они и секты адамитов, которые на протяжении веков появляются, исчезают и вновь возрождаются. Читая о чешских гуситах, я узнал, что они испытывали немалые трудности с адамитами, которые переманивали у них сторонников на периферии движения. Хотя вернуться в рай — то есть к первобытной наготе и невинности — в северном климате, наверное, было трудно. Любопытно, как им это удавалось. Это было в начале XV века, но, видимо, что-то витало тогда в воздухе, если черпавший из местных (кажется, еретических) голландских источников Иероним Босх написал немного позже «Сад земных наслаждений» — в высшей степени чувственный сон о стране всеобщей наготы. Правда, непонятно, похвала это была или предостережение.