Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

имя. Чекист, писатель, японовед, первый иностранный исследователь ниндзюцу Роман Николаевич Ким сыграл здесь роль куромаку. В спектаклях японского театра кабуки так называли работников сцены, задвигавших или раздвигавших занавес, помогавших актёрам прямо на сцене переодеться, менявших декорации и выполнявших массу других функций. Всё – на глазах у зрителей. А чтобы куромаку не были особенно заметны, они одевались во всё чёрное, отсюда и название: «куромаку» буквально – «чёрный занавес», смыслово – «серый кардинал». О Романе Киме написано уже много, и в этой книге он упоминается лишь мимоходом, но… почти в каждой главе. Роман Николаевич участвовал в попытке претворения в жизнь рекомендаций Георгия Чичерина, знал Катаяма и Зарубина. Он был одним из немногих посвящённых в тайну Рихарда Зорге, когда о «Рамзае» ещё не разрешали говорить. Ким стал учителем и другом Владимира Константинова и одним из тех, кто фактически спас жизнь арестованной его коллегами Окада Ёсико. Он писал о японских секретных институтах и о Сергее Елисееве – своем коллеге и alter ego, обучавшем американских разведчиков. Роман Ким стал одним из вдохновителей Юлиана Семёнова, включившего старого чекиста в свой первый роман о Штирлице под фамилией Чен. Он был легендарным разведчиком для начинающего офицера КГБ Юрия Тотрова. Словом, Ким был почти везде и почти всегда. Как его любимые синоби-ниндзя, он умудрился почти не выходить из тени, как будто следуя фразе одного из героев его собственной повести: «Никогда барды и менестрели не будут слагать од о нас, и ни один пес не будет знать о деяниях наших. Таков наш удел. Во мраке творим дела и во мраке растворимся как призраки». Так можно сказать и о многих других героях этой книги.

В заключение неспешного предисловия обычное пояснение: японские имена не склоняются и приводятся так, как это принято в Японии и на всем зарубежном Дальнем Востоке: сначала фамилия, потом – имя. Окада – фамилия, Ёсико – имя в так называемой поливановской транслитерации.

Как обычно, искренне благодарю всех, кто помогал мне в сборе материалов для этой книги и особенно – моего многолетнего неизменного и незаменимого помощника Марию Николаевну Бересневу.

Глава первая

Александр Вановский. Японский друг Ленина

Весеннее небо над Токио,

И вишни давно зацвели,

А люди, такие жестокие,

Дерутся где-то вдали.

Мария Моравская. 1917 год

Я в Токио еду, домой еду,

И радостно мне не без повода!

Я бросаюсь в дремлющий город,

В сонную тишь вокзала, —

С Лениным вместе, с Лениным вместе!

Усами Наоки[3]

В токийском магазине русской книги «Наука» я увидел незнакомое мне издание. Яркий оранжевый переплёт с белым корешком. Сакраментальное название: «Куда ушла моя жизнь?». Взял в руки, пролистнул страницы. В фототетради взгляд случайно зацепил знакомые имя и название: «Примерно 1905 год. На крыльце дома Владимира Ивановича Яковенко в Мещерском». Фамилия мне хорошо знакомая – психиатр Яковенко был одним из основоположников так называемой социальной психиатрии в нашей стране. Его именем названа та самая больница в Мещерском, которую он возглавил сразу после открытия, где был главным врачом, где подружился с Чеховым. Тот жил неподалёку, в Мелихове, и ставил в лечебнице свои пьесы – доктора дружили. В этих же местах прошло моё детство, я помню бюст Яковенко на территории больницы, помню удивительную для лечебницы архитектуру с египетскими мотивами, но вот книги этой я не знал. Купил и – открыл для себя новую страницу… истории русской эмиграции в Японии. А когда познакомился с дочерью автора, то с её помощью сумел прочесть и многое, написанное в этой истории между строк.

Неопубликованное интервью

Своим размашистым: «…мы говорим партия, подразумеваем – Ленин…» – поэт революции закрепил представление нескольких поколений о начальной истории той самой партии. Она стала прочно ассоциироваться в нашем сознании с Ильичём – с самого начала. В действительности же на I съезде РСДРП – Российской социал-демократической рабочей партии Владимир Ульянов (ещё не ставший Лениным), вообще не присутствовал. В то время он был крайне занят – находился в сибирской ссылке. А встретились в марте 1898 года на явке в Минске девять ныне неизвестных нам людей: Степан Радченко, Павел Тучапский, Казимир Петрусевич, Шмуэл Кац, Арон Кремер, Абрам Мутник, Борис Эйдельман, Натан Вигдорчик и Александр Вановский. Трое из них представляли еврейский рабочий союз Бунд, двое – киевскую «Рабочую газету», четверо – Союз борьбы за освобождение рабочего класса. Все девять мечтали о революции. Один из них – Радченко – до неё не дожил. Лишь один – Вановский – отметил её полувековой юбилей. Причём встретил он его в Японии, где провёл большую и самую спокойную часть своей жизни.

В Советском Союзе это не было особым секретом, но интересовало, вероятно, только специалистов по истории партии. В середине 1960-х годов, когда приближался её полувековой юбилей, с Вановским встретился корреспондент газеты «Известия» в Токио Борис Чехонин. На рандеву с ним старый партиец пришёл в сопровождении сотрудника японских спецслужб. «Я не хочу иметь потом дело с японской полицией», – объяснил Александр Алексеевич появление «кузнеца»1. Чехонин проговорил с ветераном партии около часа и констатировал: «Он многого не понимает и просто не знает. 45 лет – ровно половина жизни, проведённой в эмиграции, не прошли бесследно»[4].

Публиковать интервью не решились. Но грандиозный юбилей подступал всё ближе. Журналистам позарез требовались ветераны, помнившие, как всё начиналось, но при этом сумевшие пережить сталинские репрессии. И на очередную встречу с Вановским отправили корреспондента Гостелерадио в Токио Владимира Цветова. Беседа у них не заладилась с самого начала. Цветов с места в карьер поинтересовался, согласится ли ветеран РСДРП поехать в СССР на празднования. Вановский потребовал выключить микрофон:

«– Я хочу сперва вам рассказать без этого… А потом…

– Успокойтесь, успокойтесь!

– Я вам, знаете, расскажу так. А вы закройте эту штуку.

– Я не буду использовать это…»

Цветов, судя по звукам, сделал вид, что выключил магнитофон, но, пощелкав клавишами, наоборот, оставил пленку на записи.

«– Если вопрос встанет о том, чтобы вас пригласить в Советский Союз на празднование юбилея – пятидесятилетия, вы согласитесь поехать?

– Трудно сказать, понимаете ли. Здоровье у меня, знаете, так сказать…

– Но родину хотелось бы, наверно, посмотреть, а?

– Так ещё бы не хотелось!»

Видимо тронутый воспоминаниями о России и вроде бы появившейся реальной возможностью вернуться, Александр Алексеевич вдруг произнес довольно длинный монолог:

«Я дружил с Лениным. Очень его высоко ценил. В 1905 году я пришёл