Опыты для будущего: дневниковые записи, статьи, письма и воспоминания - Александр Михайлович Родченко

– Упадешь!

А отец ее остановил:

– Пусть что хочет делает. Упадет – будет знать, а я вытащу.

Хотя я всё это слышал, но, не зная, что значит упасть в воду, я тянулся, тянулся и… упал. Это было так страшно: брызги, мой крик, испуг. Очухался дома. Меня нес отец и смеялся.

Это оставило след и памятно на всю жизнь… Я понял, что такое отец и вода.

А.М. Родченко. Автопортрет. 1911

Правда, это меня не отучило от воды; наоборот, воду я с тех пор любил во всех видах, и любимая игра была – налить во что-нибудь воды и делать кораблики.

Может быть, это Петербург воспитывал. Кругом каналы и корабли.

Отец выбрался в Петербург из деревни Уварово Смоленской губернии, Вяземского уезда, Городищевской волости.

Семья состояла из деда, бабушки, 11 сыновей и одной дочери. Изба была черная, то есть печь без трубы, и когда топилась печь, дым стлался по потолку и выходил из двери.

Сыновья по мере вырастания уходили из дому, кто куда, так как земли было мало, а денег не было – дед был бедняк.

Отец рассказывал, что чай пили так: сначала пили родители, при этом дед доставал с божницы стакан, мутный от времени, и наливал чай. В стакане лежали кусочки старого лимона, который ему присылали уже жившие в городах сыновья, а так как это было редко, то он пил со старым. Когда родители звали ораву, с полки каждому давали микроскопический кусок сахару. Они пили чай так – с хлебом, а когда кончали, клали сахар за щеку и бежали на двор.

В деревне жил помещик Якундин, холостой и одинокий, и дед был еще крепостным.

Этот Якундин путался с сестрой деда, и она ему родила 14 человек детей, из них только одна девочка.

Дети по мере вырастания усыновлялись им и занимались каким-нибудь хозяйством, как например, кузнечным, столярным, слесарным и т. д. и, женившись на крестьянках, строили себе домики и жили тут же. Таким образом, образовался завод сельскохозяйственных орудий.

•••

Один из них, из младших, был взят в армию. Как усыновленный, он считался дворянином, но не совсем себя им чувствовал. Отбывал он повинность простым солдатом, но в Семеновском полку в Петербурге, а потому по воскресеньям заходил к нам, и я любил носить его тесак.

Он был высок ростом и курносый.

•••

Итак, мой отец ушел чернорабочим на строившуюся тогда железнодорожную ветку. Продвигаясь по направлению к Петербургу, постепенно обтесывался и даже научился от мастера читать и мало-мальски писать.

Добравшись в Петербург, отец поступил рабочим в кондитерскую. Он дослужился уже до помощника кондитера, как случился скандал, который окончился крахом кондитерской карьеры: поссорился с хозяином и пустил в него гирей; гиря не попала в него, а в огромный сломанный аквариум. После этого его никуда не брали. Пришлось сделаться дворником, официантом и даже натурщиком.

Отец был хорошо сложен, у него были красивые руки и небольшие ноги, хорошо развитая мускулатура.

Натурщиков брали во дворец какой-то. Они стояли в трико, напудренные, со щитами, мечами и копьями у балюстрады лестницы при входе; стояли неподвижно в позе – час при начале бала и час при отъезде. За это им хорошо платили, но отец говорил, что он шел туда, только сильно нуждаясь, – было это ужасно противно и издевались дамы, которые веером раздражали некоторые места, так что приходилось закрывать их щитом, если он был.

От такой жизни отец стал пить и играть в карты. В один из лучших дней его жизни он сделался камердинером молодого графа Пушина. Пушин имел холостую квартиру, лакея, повара, горничную, а отец вел всё его холостое хозяйство, и, по его рассказам, граф относился к нему очень хорошо.

Отец тоже ездил в рестораны кутить, а за соседним столом сидел граф, и когда ему приносили счет, он его направлял «к тому господину», то есть к отцу.

Вместе охотились. Отец очень любил охоту. Но всё это кончилось трагически. Граф влюбился в шансонетку и хотел на ней жениться, ему это не позволили… и он застрелился.

Опять отец не у дел. Чем он еще занимался, я не знаю. Но, по-видимому, много чем. Мне он не рассказывал, так как я был молод очень, когда он умер.

Всё это я слышал, случайно присутствуя при его рассказах.

Ему было 25 лет, когда он имел кое-какие деньги и женщину – какую-то немку-экономку. И как-то раз у товарища на окраине увидел девчонку 15 лет – мою мать.

•••

История моей матери теперь уже мало известна, а при ее жизни не догадался расспросить. Были староверы, имели стеклянную торговлю где-то в Олонецкой губернии; один из братьев Палтов или, как мать говорила, Палтусов, был дед мой. Он служил во флоте двадцать пять лет и жил в Кронштадте в казармах вместе с женой и детьми – Анкой и Ольгой, моей матерью…

В какую-то Турецкую войну его корабль разбило, и он плавал три дня на обломке, пока подобрали. После этого он, как инвалид, работал на пороховом заводе, но вскоре умер, и бабушка осталась с детьми без средств. Бабушка ходила по стиркам, а мать моя нянчила детей, а потом тоже сделалась прачкой. А Анна, как старшая сестра, стала проституткой. Вся история предков моей матери на этом и кончается.

Может быть, по дороге что-нибудь еще выплывет.

•••

Всегда, как я себя помню, чувствовал какое-то одиночество; например, в клубе в Петербурге; помню себя бродящим по пустым залам и комнатам, где по утрам еще не убран мусор после балов; пустые коробки из-под конфет, бумажки, серпантин, обрывки лент, изломанные бонбоньерки. Помню, уборщиц нет, раннее утро, запах табака, пыли, духов.

Раннее неяркое петербургское солнце ложится слабыми пятнами на паркет, и вот я один почти во всём клубе.

Я рано встал, дома все спят. Спустился по лестнице на сцену, а со сцены в зал. Стулья сдвинуты в одну сторону для танцев.

Мне нужно всё обойти и посмотреть. Иногда нахожу что-либо интересное: коробку, флакон из-под духов, иногда несколько конфет в коробке и так далее.

Это добыча утра – моя добыча.

Потом приходят уборщицы, и я удаляюсь на сцену. Со сцены балкон на Невский. Капает с крыши, тает. Весна. Смотрю на мокрую улицу…

Все на улице куда-то спешат.

•••

На комоде горит керосиновая лампа. В квартире нет никого, кроме меня. Мать и отец в