Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера - Теодор Шанин

В этот момент у меня начал формироваться образ «моего» Теодора: жесткий, даже весьма жесткий человек, когда дело касалось его принципов, но в личном общении невероятно открытый. Толерантный в западном смысле, то есть не соглашающийся на идейные компромиссы и в то же время до крайности уважающий чужое мнение. На заре нашей дружбы, в 2000‑х и 2010‑х, во время наших эпизодических встреч он рассказывал истории из своей биографии и постоянно повторял: «Мы, миснагдим[7], всегда выступаем против, так что я человек, который постоянно с кем-то не согласен…» Поэтому довольно быстро и без долгих раздумий стало понятно: мы оба хотели поговорить о Несогласном Теодоре.

Для меня ключом к пониманию биографии Теодора стало то, что он родился и вырос в Вильнюсе в то время, когда город переходил от одного государства к другому. Из состава Польши он перешел СССР, потом Германии, потом обратно СССР и наконец стал столицей независимого государства в начале 1990‑х. Это значит, что для Теодора государственные границы с самого начала были второстепенны — главной была принадлежность к городу. Теодор сформировался как гражданин города, связанного не только с евреями в целом, но и конкретно с евреями Вильнюса. Все языки, на которых нашему герою пришлось говорить в своей жизни, также стали его собственными, в его говоре были отголоски польского, иврита, английского — это был удивительный язык вильнюсского жителя начала XX века, обогащенный дальнейшей сменой стран и культур.

С помощью краудфандинга (Теодор с его леволиберальными наклонностями был очень доволен) мы собрали достаточно денег, чтобы закончить фильм, и поехали снимать места, где разворачивались события его жизни: Вильнюс, Алтай, Самарканд, Польша, Тель-Авив, Иерусалим. Конечно, для иллюстрации его истории можно было бы обойтись кинохроникой, но тогда мы заперли бы его в прошлом, связав с ушедшей эпохой. А я хотел сопровождать его историю изображениями сегодняшнего дня, потому что Теодор не в прошлом — он здесь и сейчас. Съемочной группе удалось найти настоящий вильнюсский двор его детства; хижины в Рубцовске на Алтае, где он и его мать жили в ссылке; в польском городе Лодзь нам посчастливилось попасть на такой же выпускной экзамен в средней школе, как тот, который Теодор вспоминал так живо и так часто. Особенно ту прощальную речь своего одноклассника: «Я антисемит. Вы все это знаете. И ты, Теодор, конечно, это знаешь. Но я хочу сказать, что перестану быть антисемитом, если встречу больше таких заслуживающих уважения евреев, как Теодор. За вашу свободу и нашу свободу!»

Книжная версия интервью, выпущенная в России одновременно с фильмом при сотрудничестве с моими аспирантами, которые помогали с редактированием, набором и дизайном, в конечном счете была опубликована обычным профессиональным издательством в Москве. И вот тут-то и произошло наше с Теодором единственное серьезное разногласие. Камнем преткновения стало название серии, в которой должна была выйти книга. Когда Теодор услышал, что она называется «Счастливая жизнь», он очень разозлился. «Что за „счастливая жизнь“?! Жестокая смерть моего деда и сестры, насилие в отношении дорогих мне людей, уничтожение евреев, насильственный перенос границ, разрыв с Израилем, за который я воевал?» Я пытался объяснить, что счастье, по крайней мере в моем понимании, было не в спокойствии, а в способности проживать свою жизнь без оглядки на обстоятельства и стандарты текущего времени. Он молчал, глядя на меня. И вдруг хлопнул ладонью по столу: «Ты прав! Я изменю свое представление о счастье!»

И он его изменил, хотя имел полное право стоять на своем. Но как раз этим выдающиеся люди отличаются — тем, что они постоянно развиваются — и в 50, и в 70, и даже приближаясь к 90 годам.

В конце книги (это был финал нашего московского интервью) Теодор говорит:

Я счастливый человек. Почему счастливый? Потому что мне всегда было что-то интересно. Я делал только то, что хотел. И делал много того, чего от меня не ожидали. Поэтому с биографической точки зрения я оптимист. А с точки зрения мирового развития я пессимист. В последние 10, а то и 20 лет мир скатился к череде ужасных событий. Если бы 10 или 20 лет назад кто-то сказал мне, что в ближайшем будущем станет больше, а не меньше войн, что нищета останется нормой жизни, что часть населения даже богатейших стран будет голодать, я бы сказал, что такое невозможно.

И тот факт, что лично моя жизнь сложилась хорошо, вызывает у меня чувство вины, которое, кстати говоря, со мной всю жизнь. Думаю, в какой-то степени именно эта вина заставляла меня с нетерпением впрыгивать в каждый проект, который требовал участия или доведения до конца. Я не мог просто говорить, мне нужно было действовать здесь и сейчас. Моя любимая поговорка: «Не бывает невозможного, бывает только сложное».

И сейчас я так же говорю себе: «Не бывает невозможного, бывает только сложное».

Предисловие автора

Как построить рассказ длиной в жизнь? Хронологически проще всего, потому что тогда фактический материал определяет порядок повествования как связь календаря и происшествий. Но это может сгладить до неузнаваемости качественную разношерстность происходящего, комплексность и взаимовлияние процессов и причинностей, а без этого теряется реальная картина. Поэтому, когда покажется нужным, буду отходить в моем тексте от жесткой хронологии к тематичности разделов, от личного — к обобщениям и наоборот. Это будет не история или биография в узком смысле, а историческая социология и антропология, переплетенные личным опытом.

Некоторые разделы я назвал «мирами», так как анкетное разделение по датам (начал учиться… кончил учиться… начал работать…) недостаточно выражает различий между периодами жизни и подразделениями моего рассказа. Это были часто разные миры — реально, как и фигурально — в смысле сгустка идей, которые периодически доминируют над групповой или индивидуальной мыслью. С этим перекликаются короткие зарисовки людей, у которых и на которых я учился ви́дению мира. В определенном смысле эти люди — это также «миры». Местами я буду употреблять байки, бросающие добавочный свет на элементы текста. Но это не сказки-выдумки, а скорее притчи, которые несут этическую и эстетическую нагрузку, — а это часть познания.

Две вещи стоит подчеркнуть. Первое — это то, что я дитя войны. Это определило многое из того, что происходило и еще происходит со мной и вокруг меня. Я начал ощущать себя почти что взрослым во время Второй мировой войны и взрослел под