Воспоминания о Ф. Гладкове - Берта Яковлевна Брайнина

— Вам и таким, как вы, нужна «свобода» в пределах царской «законности», а народ, по-вашему, пусть угнетают и давят! Не так ли? Не выйдет! Запомните: когда народ поднимется и ударит по башке царизм, тогда он и без таких, как вы, обойдется! Вот посмотрите на него, — обратился Федор Васильевич к нам. — Он уже оделся по форме, чего раньше они не делали, напялил на голову фуражку с кокардой, демонстрируя свое чиновное величие. Да, вы уже отошли от борьбы окончательно, и трудно сказать: будете ли вы учить ребят писать, читать, считать и всему, что должен делать сельский учитель, или станете проповедовать населению верность царизму, спокойствие и покорность... Ведь все от бога?! Не так ли?

Учитель как-то сжался, бледнел, краснел и не находил слов, чтобы доказать правоту своих мыслей, а Федор Васильевич старался убедить его в необходимости быть на стороне народа, борющегося за лучшую жизнь.

— Подумайте, — говорил он, — ведь вы учитель! Это великое звание, оправдайте его...

Разнообразная революционная работа Федора Васильевича, конечно, не ушла из поля зрения охранки, резиденция которой, руководимая жандармским ротмистром Стахурским, находилась в Сретенске.

Вскоре после поездки моей в этот городок я был арестован и заключен в читинскую тюрьму. Аресты шли по всему Забайкалью — в Верхнеудинске, Нерчинске. В Сретенске партийная организация была полностью разгромлена. Был арестован и Федор Васильевич Гладков.

Много лет мы не видели друг друга. Я был осужден по делу Читинского комитета нашей партии на восемь лет каторжных работ, которые отбывал в Горном Зерентуе, Кадае, Кутомаре и на приисковых каторжных работах в Лопатихе и Шаманке.

Вновь мы встретились с Федором Васильевичем Гладковым в 1921 году в Москве, и с тех пор наша старая дружба никогда и ничем не была омрачена. Мы дружили и уважали друг друга, стараясь по-прежнему помогать — по мере своих сил — народу строить лучшую, радостную жизнь на земле.

Федор Васильевич принадлежал к категории людей, как говорят, «беспокойных». Это, конечно, правда. Но «беспокойным» он был в лучшем смысле этого слова. Он гордился замечательными успехами нашей страны, победами ее в строительстве фабрик, заводов, дорог и всего того, что увеличивает ее мощь, резко и гневно реагируя на имевшиеся, хотя бы и отдельные, факты бюрократизма, извращений, недостатков. Его возмущали бытовая распущенность, грубость и, как он говорил, языкоблудие. Эти отрицательные явления, наблюдающиеся среди небольшой части нашей молодежи, не давали ему покоя. И он реагировал на это своими выступлениями в печати и по радио.

Федор Васильевич был образцовым семьянином, всегда с глубоким уважением и любовью относившимся к своему другу и спутнице — жене Татьяне Ниловне, прошедшей вместе с ним славный путь жизни и борьбы, деля горе и радость.

Был он и хорошим другом. Нас с ним спаяла товарищеская дружба, рожденная общей борьбой в далеком прошлом, в тяжелые и мрачные годы реакции и в радостные годы победы социализма.

За несколько дней до смерти Федора Васильевича я был у него в больнице... Удивительной казалась его уверенность в том, что ему удастся преодолеть тяжелую болезнь и написать большую работу о советском народе, о Коммунистической партии и о славных делах строительства новой жизни.

Через несколько дней после нашей последней встречи в больнице смерть оборвала жизнь этого славного человека и борца.

Хорошую, общественно полезную и благородную жизнь прожил Федор Васильевич Гладков. Память о нем как о большом человеке, о боевом товарище-коммунисте, общественнике, литераторе-художнике, давшем стране «Цемент», «Энергию» и многие другие произведения, будет жить в веках.

1964

С. Евгенов

СУРОВОСТЬ И ПРЯМОТА

Знакомство с Ф. В. Гладковым, как и у многих других его современников, началось у меня с «Цемента». Роман этот сразу же принес писателю известность, и опубликование его стало событием.

Советская художественная литература тогда еще только заявляла о своем пришествии. В литературных группах разгорались бурные споры о ее путях и задачах. Было много заявок и надежд на будущее, но наряду с обещаниями были и первые свершения: на книжных витринах рядом с такими переводными «опусами», как «Приключения Тарзана», «Шесть девушек ищут пристанища», «Джентльмены предпочитают блондинок», «Атлантида» и т. п, появились уже «Железный поток» А. Серафимовича, «Чапаев» Д. Фурманова, «Неделя» Ю. Либединского, «Бронепоезд 14‑69» Вс. Иванова, «Барсуки» Л. Леонова, «Города и годы» К. Федина. Писатели, среди которых еще не было ни Вс. Вишневского, ни В. Катаева, ни А. Корнейчука и ряда других, с именами которых мы привыкли связывать становление советской литературы, выступали почти исключительно с произведениями о войне — первой мировой и гражданской.

И вдруг — «Цемент», роман не о войне, а о современности, о злобе дня начала 20‑х годов — о противоречиях только что наступивших послевоенных лет, о восстановлении народного хозяйства. Поколение, прошедшее сквозь огонь и бурю двух войн и двух революций, особенно горячо восприняло «Цемент» — читало его запоем. Многим думалось тогда: вот окончилась война, когда люди всё отдавали общему, а частное, личное отодвигали до победы над контрреволюцией, до мирных дней. Победа пришла, и теперь, думалось, жизнь потечет по-иному, бойцы отдохнут.

А в романе Гладкова оказывается: нет успокоения! Разгораются новые битвы в иных и, пожалуй, не менее сложных, чем на войне, условиях. Глеб Чумалов в «Цементе» возглавляет довольно пестрый коллектив рабочих и инженеров и ведет его в бой за восстановление завода. Битва завершается победой. Торжественно звучат речи на пусковом митинге, величаво дымят трубы восстановленного цементного завода. И уж теперь-то Глеб, отдавший так много сил большому общественному делу, вернется к личным делам, к семье, к жене — любимой Даше. Но, оказывается, у него нет семьи, нет Даши: революция, поднявшая и переродившая русскую женщину, отняла у Глеба прежнюю Дашу... Завод восстановлен, а Глебу некуда идти.

Прочитав роман «залпом», почти не отрываясь, в течение двух с половиной дней, я, взволнованный и обуреваемый сомненьями, отправился к нашему общему с Ф. В. Гладковым другу — Якубовскому.

«Критик, теоретик литературы и поэт, Якубовский Георгий Васильевич, умерший в 1930 году от туберкулеза, был одним из активнейших борцов за социалистическую литературу» — так характеризовал его Гладков в одном из писем пятьдесят третьего года. Коммунист с дооктябрьским стажем и образованный марксист, Якубовский до 1923 года жил в провинции и, несмотря на тяжелую болезнь, активно участвовал в строительстве партийно-советской печати. С Гладковым его сблизила преданность рабочему классу, партии, любовь к молодой пролетарской литературе.