Памела Трэверс - Московская экскурсия

Спасибо, что предложили мне лыжи, но, хотя это предпоследний тур в этом году, меня заверили, что они не понадобятся. К тому же, боюсь, мне будет не до развлечений...

Теперь я знаю, что чувствовали пилигримы, оказавшись в крошечной скорлупке корабля один на один с морем — каждый из них старался сохранить твердость верхней губы. Я вовсе не хочу им уподобляться, но другие пассажиры вынуждают меня к этому. «Прощайте, прощайте», — словно мы собрались на Альдебаран! «Рабу-о-чие», профессора, школьные учителя, бизнесмены и журналисты — все серьезны и скорбны. Еще бы: Россия неизменно присутствует в сводках новостей. «Культ России вытеснил в Англии культ негров» — гласил один из заголовков.

Культ России!

Северное море — унылое водное пространство. Альфред Монд[2], наверное, посчитал бы это бесполезным расточительством, но мы едва замечаем, что там за бортом. Мы слишком заняты разговорами и похожи на группы без умолку кричащих молекул, то сцепляющихся в кристаллы, то вновь распадающихся. Бесконечная цепь разговоров (или споров), когда никто не удерживает руку другого дольше мгновения. Откуда подобный энтузиазм? Не сами ли мы себя распаляем? Я-то — наверняка. Ленин, нэп, Красная площадь, комсомол, 1905 год — ах, как замечательно! Даже слишком. Несомненно, это новая религия, заявляет Первый Профессор.

— О, несомненно...

— Чем вы занимаетесь? — спрашивает меня Учительница, а когда я отвечаю: «Ничем», смотрит на меня с укором. Для чего тогда ехать в Россию? Я и сама начинаю задавать себе тот же вопрос. У меня явно отсутствует правильное понимание. Все говорят о России как о святыне. А мне кажется, Советская Россия уже слишком стара и слишком крепко стоит на ногах, чтобы принимать ее за ребенка-вундеркинда, затесавшегося среди прочих государств.

— Я слышал, — говорит Бизнесмен из Манчестера, — что главная достопримечательность в Москве — это кремлевская гробница.

Наибольшим уважением на корабле у команды и пассажиров пользуются «рабу-о-чие». Они поднимаются на верхние палубы и беседуют с нами, или, скорее, обращаются к нам. Это напоминает речи в Гайд-парке, но интереснее и внушает больше доверия — еще бы: ведь они говорят о России. Неужели вы знаете о России лишь то, что там родился Достоевский? Известно ли вам, что это единственная страна в мире, где евреи могут получить работу? Вы слышали, что там нет голода, что каждый рабочий сыт и обут (а также его жена и дети) и обеспечен на всю жизнь? Знаете ли вы, что именно Ленин сказал: «Да будет свет...»?

Его изваяние красуется в красном углу в столовой для экипажа, а за ним — фриз из красно-белых плакатов. Ленин в трогательном окружении белых бессмертников — бронзовое божество, поблескивающее в свете раскачивающихся ламп, зловещая улыбка. Они еще не поклоняются ему, но это — до поры...

Здесь есть судовой кинозал. Нам предлагают поразительное зрелище: толпы рабочих, двигаясь по небольшому экрану, мерцают словно в тумане (линза сильно поцарапана) — появляются из темноты и вновь исчезают во мраке. Но не люди, а машины, заботливо опекаемые рабочими, вызывают наше громогласное русско-британское восхищение. Вот она — подлинная жизнь! Грубая красная русская жизнь. Затем следует пусть не столь увлекательный, но все же очень впечатляющий антибуржуазный фильм. Чрезмерный пафос финальной сцены, когда темные воды Невы поглощают кресло, граммофон и бутылку пива, — очевиден. Разве это не подлинные символы буржуазии? Первый Профессор слишком потрясен, чтобы задать вопрос, напрашивавшийся сам собой: была та бутылка на момент погружения пустой или полной...

Им удалось превратить корабль в подобие учреждения строгого режима. Каждый член команды находится в ранге сержант-майора. Стоило мне за ужином закурить, как сигарету тут же выхватили у меня изо рта и унесли прочь на тарелке — словно горящую жертву советским порядкам. А прошлым вечером одна из учительниц оставила свою салфетку не сложенной на столе, нарушительницу вернули и под строгим взглядом стюарда заставили аккуратно свернуть ее и сунуть в кольцо. Бедняжка как раз объясняла мне — мы тут постоянно объясняем все друг другу, сколько хватает терпения, до хрипоты, что коммунизм — это единение, просто единение, растворение самого себя в чем-то более великом. Грустно, что ее наивная попытка подобного единения окончилась столь плачевно.

Зато официантам и официанткам единение дается легко. Чтобы убедиться в этом, достаточно невзначай пройти мимо камбуза.

— Вы заметили, — спросил Бизнесмен, когда мы встретились утром на трапе, — что с одного борта воды больше, чем с другого?

Я уставилась на него в изумлении. Он что — шутит? Не похож он на шутника.

— Заметили? — допытывался Бизнесмен.

Я призналась, что нет, и он ушел разочарованный.

Позднее он вновь подошел ко мне и пробормотал с озадаченным видом:

—  Странно, но теперь воды больше с другого борта. Интересно, почему?

Он на полном серьезе заявил мне, что намеревается встретиться с капитаном и задать ему этот вопрос. Пожалуй, бедняга еще хуже подготовлен к этой поездке, чем я.

Все книги в судовом книжном магазине посвящены одной теме. Я прочла уже три жизнеописания Ленина, два тома его речей, избранные статьи Сталина и совсем сникла, будто долго-долго слушала игру на тамтамах. Может, на корабле и существует какое-нибудь противоядие от всего этого, но я не могу его найти. Проходя мимо ряда кресел на палубе, я замечаю уже знакомые мне обложки: «Моя жизнь в колхозе», «Воспоминания о Ленине», «Нэп», «Советские фабрики», «Юные октябрята», «Работа для всех». Их прочитали девяносто девять из ста, и лишь одна я отбилась от стаи. Нет, еще Фермер-Птичник, он вообще ничего не читает. Зато он сфотографировал мертвую ласточку, упавшую на палубу неведомо откуда. Даже море кажется чужим и враждебным — не хочет, чтобы на него смотрели. Не желает пробуждать мысли и мечты.

— Соединяйтесь! — велит оно строго, обмывая борта корабля размеренными механическими движениями. — Идите и соединяйтесь![3]

— Не хотите ли прочесть вот это? — предлагает сидящий рядом со мной Первый Профессор и протягивает «Ежегодник СССР».

Кильский канал. Корабль скользит сквозь сверкающие луга, почти подступившие к бортам. Если на эти плоские земли смотреть издали, кажется, что нос корабля рассекает траву. Мы стараемся быть снисходительными друг к другу. Море заставило нас забыть наши человеческие слабости. Мы перестали разговаривать. Красный и белый лежат бок о бок, словно лев и ягненок. Вчера матрос позволил мне помочь ему красить перила, но вечером я увидела, как он крался по трапу, чтобы тайком их перекрасить...