Алексей Песков - Павел I

Ознакомительный фрагмент

Абсурдность таких резюме не отменяет их первобытной логичности: тут всё зависит от степени веры и количества знаний. Чем меньше мы знаем – тем больше верим логике мифа и тем легче попадаемся под обаяние анахронизмов и тавтологий. А поскольку во все времена люди остаются людьми и им легче верить, чем знать, то история от поколения к поколению остается благодатной почвой для игры коллективной памяти – хоть идеологической, хоть математической.

История, как мать сыра земля, с регулярным постоянством плодит в бесконечном количестве взаимоподобные формы – образы нашего мышления, и впечатления от этой взаимоподобности – то есть впечатления от собственной нашей способности мыслить – натурально, влияют на переживание текущей повседневной жизни, уподобляя ее тихий поток бурному струению истории. И чем чаще задумываться о роли своей жизни в истории, тем легче оказаться во власти тавтологий и анахронизмов и начать жить по аналогии с прообразами, заданными нашим собственным историческим воображением.

Император Павел Первый строил свою жизнь, имея в памяти великие примеры истории – Петра Первого и Фридриха Второго. Он сам об этом говорил, сам это демонстрировал. Он сам дал повод для того, чтобы в анекдотах и летописях его жизни и царствования поток уподоблений умножился, и ему стали подыскивать новые и новые прототипы: Петр Третий, Гамлет Датский, Дон-Кихот Ламанчский, Калигула, Нерон, Иван Грозный, Михаил Архангел… В итоге образовались мифы, в которых собственной персоне императора почти не осталось места: его облик растворился в его прообразах.

Жизнь и царствование Павла Первого – это жизнь и царствование, переживаемые главным действующим лицом и его современниками как миф, составляемый наяву, – миф, в котором приходится жить, – тяжкое испытание для здорового человеческого организма.

В памяти очевидцев, оставивших свои воспоминания о павловской эпохе, вся эта эпоха обычно представлена как единый кошмарный сон, начавшийся немедленно по воцарении Павла – утром 7-го ноября 1796-го года. Вот что, например, сообщает один из самых добросовестных мемуаристов: «Рано утром 7 ноября наш командир <…> отдал приказ, чтобы <…> все офицеры явились на парад перед Зимним дворцом <…>. Едва мы дошли до Дворцовой площади, так уже нам сообщено было множество новых распоряжений. Начать с того, что отныне ни один офицер, ни под каким предлогом, не имел права являться куда бы то ни было иначе, как в мундире <…>. Кроме того, был издан ряд полицейских распоряжений, <…> запрещавших ношение круглых шляп, сапог с отворотами, панталон <…>. Волосы должны были зачесываться назад, а отнюдь не на лоб <…>. Утром 8 ноября 1796 года, значительно ранее 9-ти часов утра, усердная столичная полиция успела уже обнародовать все эти правила» (Саблуков. С. 21–22).

Мемуаристу следует летописец: «Прежде всего была объявлена война круглым шляпам, отложным воротникам, фракам, жилетам, сапогам с отворотами, панталонам; <…> волосы следовало зачесывать назад, а отнюдь не на лоб <…>. Утром 8-го ноября усердная полиция успела уже обнародовать все эти правила» (Шильдер. Изд. 1996. С. 279).

Между тем, если свериться с хронологией документов, можно заметить, что соответствующие правила были предписаны не сразу, вдруг, утром 7-го или 8-го ноября, а позднее и притом в разные годы. Так, круглые шляпы воспрещены к ношению 13-го января 1797 года, фраки и жилеты – через год, 20-го января 1798 года, а запрещение иметь тупей, на лоб опущенный, воспоследовало еще через год с лишком – 2-го апреля 1799 года.

Вот еще пример – слова императора Павла Первого, служащие удобной иллюстрацией его самовластия: «Я иной выслуги ни от кого не требую, как только непременного исполнения повелений моих» (Клочков. С. 147). Слова эти, годные для объяснения любого экстраординарного указа – хоть для запрета круглых шляп, хоть для объявления торговой блокады Англии, приобретают в глазах потомков значение афоризма, генерализующего общий смысл происходившего в павловскую эпоху. Но вот мы заглядываем в ученую книгу, автор которой как следует поработал в сенатском архиве и среди правительственных бумаг за май 1797-го года обнаружил контекст этого афоризма: он содержится в «указе императора белорусскому губернатору, в губернии которого, по случаю проезда государя, расчищались дороги, тогда как Павел наперед запретил всякие наряды и приготовления, ввиду рабочей поры» (Клочков. С. 117). В контексте такого указа самовластные слова императора утрачивают суммарный эффект афоризма и начинают означать нечто конкретно-определенное, отнюдь не рассчитанное на глобальное обобщение: просто император в свойственной ему иронически-негодующей манере напоминает одному из местных начальников о своем распоряжении не устраивать авралов к его прибытию. А то, что он употребляет здесь слово «повеления», означает лишь нормальную для XVIII века формулу названия царских приказов и отнюдь не означает какого-то особенного самодержавия.

Вероятно, если прокомментировать документами контексты прочих конкретных повелений императора Павла Первого, отыщутся внятные причины, их вызвавшие, и станет очевидно, что каждый его жест, представляющийся следствием самовластного безумия, несет на себе явственные отпечатки если не здравого смысла, то, по крайней мере, категорий русской культуры (те же указы о круглых шляпах, жилетах и фраках подражают установлениям Петра I о бритье бород и запрещении долгополых одежд).

Однако логичные и справедливые по отдельности указы Павла I дают в сумме очень сильное впечатление алогичности и несправедливости всего его царствования в целом, и комментарии могут только ослабить или увеличить силу этого впечатления, но переменить его не могут.

Такова поэтика мифа: как ни проверяй его критически, он остается неуязвим для экспертизы. – Именно это убеждение и определяет правила жанра, предлагаемого ниже просвещенной публике. Смысл этого жанра – не предъявить новые материалы, не уточнить хронологию дней жизни императора Павла Первого, не опровергнуть существующие воззрения на его личность и царствование, не составить биографию, не нарисовать портрет. Биографии уже написаны: читайте Кобеко да Шильдера – см. список в конце книги. Портреты тоже есть – см. иллюстрации. Смысл этого жанра – сам жанр: игра анахронизмами своего и чужого слога плюс старые документы и новые комментарии к анекдотам очевидцев и мифам летописцев разной степени тавтологии и достоверности.

Текст печатается по нормам современной орфографии и пунктуации.

Пропуски в цитатах отмечены многоточиями в ломаных скобках; в ломаных же скобках внутри цитат приведены пояснения к некоторым именам и событиям. Абзацы в цитатах не всегда соблюдены: в знак начала нового абзаца ставится тире. В некоторых цитатах строчные буквы заменены для удобства чтения прописными и наоборот; некоторые даты в цитатах выделены курсивом или жирным шрифтом. Все цитаты, кроме духовного стиха, помещенного в начале книги, фрагментов из сочинений П. П. Кижа и отчасти одической строфы, поставленной в начало главы «1797», заимствованы из мемуаров, писем, анекдотов и прочих произведений очевидцев и летописцев.