Варвара Самсонова - Дочь Сталина

Потом поездка в Тифлис, где «с утра до вечера происходили собрания и митинги. Мы перебирались с митинга на митинг, с собрания на собрание… У нас был атласный красный флаг, расшитый разноцветными шелками, изготовленный армянскими женщинами в Карсе… Дружно распевали революционные песни. Собиравшаяся публика шумно приветствовала нас» («Пройденный путь»).

В Москве началось вооруженное восстание. «В знак солидарности с московским пролетариатом забастовали железнодорожники Закавказья. Тифлисская организация РСДРП призвала массы ко всеобщей стачке, которая должна была перейти в вооруженное восстание… В середине декабря в городе произошли вооруженные столкновения с царскими войсками» («Пройденный путь»).

И снова губернская тюрьма. И снова Метехский замок. Потом Аллилуева по этапу отправили в Архангельск, оттуда — на Пинегу. Но и там революционер-подпольщик пробыл недолго, вскоре его снова можно было увидеть на митингах в Баку. Но, правда, дальше по расписанию — тюрьма, после нее предложение покинуть Баку.

Леонид Красин отправляет его в Питер. «Питер! Центр революционной работы, город, где начинал строить нашу партию Ленин». Восторгу Сергея Яковлевича нет предела, тем более что в Питер его провожает дорогой товарищ Сосо, к тому времени сделавшийся Кобой.

«Я сказал Кобе о своем решении выехать в Питер и об обстоятельствах, вынуждающих меня предпринять этот шаг.

 — Да, надо ехать, — произнес Коба…

Внезапно Коба вышел в другую комнату. Через минуту-две он вернулся и протянул мне деньги. Видя мою растерянность, он улыбнулся.

 — Бери, бери, — произнес он, — попадешь в новый город, знакомых почти нет. Пригодятся… Да и семья у тебя большая…» («Пройденный путь»).

В Питере Сергей Яковлевич устроился мастером в Общество электрического освещения. «Работал он всегда увлеченно, его ценили как превосходного техника и знатока своего дела. В Петербурге у дедушки с семьей была небольшая четырехкомнатная квартира, — такие квартиры кажутся теперешним профессорам пределом мечтания… Дети его учились в Петербурге, в гимназии, и выросли настоящими русскими интеллигентами, — такими застала их революция 1917 года…» (С. Аллилуева. «Двадцать писем к другу»).

Честность и порядочность деда, о которых пишет Светлана, не изменили Сергею Яковлевичу ни тогда, когда в 1932 году по милости его друга Сосо свела счеты с жизнью дочь Надежда, ни тогда, когда в 1937 году арестовали мужа его дочери Анны.

«Я помню только, что бабушка и дедушка жили постоянно у нас на даче в Зубалово… Они сидели за столом вместе с отцом, которого дедушка называл Иосиф, ты», а бабушка «Иосиф, вы», а он обращался к ним очень почтительно и называл их по имени и отчеству. Так было, я помню, и после смерти мамы… В силу своей деликатности и чрезмерной щепетильности дедушка никогда не спрашивал отца о судьбе своего зятя Реденса, хотя судьба его собственной дочери, Анны, разбитая жизнь ее и ее сыновей его очень тревожили. Он только тихо и молча страдал от всего этого и насвистывал себе что-то под нос, — такая у него появилась привычка» («Двадцать писем к другу»).

Действительно, как вместе со Светланою не поразиться этой необычайной «деликатности» и «щепетильности» прирожденного бунтаря? Он не был деликатен ни с губернатором, ни с начальником тюрьмы в прежние времена, но по отношению к фактическому убийце своей дочери Сергей Яковлевич обнаружил эти прекрасные качества во всей полноте.

Психологически это действительно феноменальная ситуация. Та же Надежда Мандельштам в своей книге воспоминаний рассказала об одной женщине, чей муж по доносу был арестован и сгинул в лагерях. Доносчик являлся к ней очень часто с утешениями и советами, и бедная женщина не смела и пикнуть о том, что ей известно, по чьей милости взят НКВД ее муж. Люто ненавидя этого Иуду в душе, она молчала.

Но в этом случае имеет место хотя бы внутренний протест, чего не позволил себе Сергей Яковлевич, — такова была его «природная мягкость». А ведь дочь Надя наверняка рассказывала отцу о том, как ей трудно живется… Может, Сергей Яковлевич, подобно герою романа Владимира Успенского «Тайный советник вождя», тоже считал Надю виновной в том, что она «не поняла своего великого предназначения»? Сколько же виновнее была супруга самого Аллилуева, мать Надежды, изменявшая ему, но он все прощал по великодушию… А вот у его зятя не хватило души простить Надю, наставить ее на путь истинный, вследствие чего она застрелилась, — очевидно, такая версия устраивала Сергея Яковлевича…

Но дедом он безусловно был прекрасным — многочисленные внуки обожали его. Он все время что-то мастерил в своей комнате, которую превратил в мастерскую с верстаком и различными инструментами. Разрешал детям возиться в своем хламе, занимал их, брал с собой в далекие походы, учил собирать грибы и ягоды…

После смерти Нади он жил в основном в Зубалове, донашивая свою дореволюционную одежду, получал какие-то пайки. До войны начал писать мемуары и в этом нашел свою последнюю отраду, хотя Сталин любил посмеиваться над его писаниной…

Последние годы супруги Аллилуевы жили в разных квартирах, фактически они разошлись. Хотя по-прежнему встречались летом в Зубалове. За столом препирались по пустякам. Сергея Яковлевича возмущала погруженность жены в быт: он по-прежнему питался высокими идеями, и ему это «земное» было в высшей степени чуждо. Комнаты стариков находились в противоположных концах дома.

Сергей Яковлевич умер в 1945 году в возрасте 79 лет. «Болезнь его развивалась последний год стремительно. Он страшно исхудал, — я видела его незадолго до смерти в больнице и испугалась. Он был как живые мощи и уже не мог говорить, а только закрыл глаза рукой и беззвучно заплакал, — он понимал, что все приходят к нему прощаться…» («Двадцать писем к другу»).

Сохранилась его фотография, где Сергею Яковлевичу 36 лет. Он очень красив, черты лица правильные, породистые. Густые, красиво зачесанные назад волосы, широкий, но низковатый, как и у его зятя, лоб, тонкие брови, большие глаза… Глаза выражают тревогу — и мольбу, душевную слабость, нерешительность — и доброту. Такое существо человек более волевой может увлечь на какой угодно путь, даже спровоцировать на убийство. Он пойдет по этому пути в качестве «теоретика», обслуживающего «чистым» способом идею наймита. А в награду за свои заслуги Сергей Яковлевич получил гораздо больше, чем прочие «теоретики» революционного дела, — ему позволили умереть собственной смертью.

Если бы Ольга Евгеньевна Федоренко, бабушка Светланы, не стала бы тещей Сталина, туман забвения поглотил бы ее, как и многих тружеников на революционной ниве, хоть она и весьма колоритная фигура. Жернова Истории перемалывали, правда, и не такие яркие, жизнелюбивые натуры. И эпоха, в которую она жила, поглощающая, как Крон, своих детей, — эта эпоха клацала зубами ощутимо рядом с Ольгой Федоренко. Но и ей зять, любитель острых блюд, по словам Ленина, преподнес царский подарок — как и ее мужу, позволив умереть в собственной постели.