Олег Иконников - Большая Медведица

— Потому, что вы на все сто знаете, вот он, — Святой кивнул на Иванова, — участвовал в нападении на «Акацию», но вам наплевать и на него самого, и на семью его. Даст он сейчас показания, значит, получит в два раза меньше, чем вы ему желаете, да еще может и под залог до суда уйдет, прав я? Прав, и вы прекрасно это понимаете, но деньги, которые вы качаете вот с этого парня, для вас дороже истины.

Иванов с удивлением слушал Олега и косился на своего адвоката, которая с ужасом слушала правду.

Кунников с Краевым, Шульгиным и адвокатшей на управленческой «Волжанке» повезли Святого в психоневрологический диспансер на экспертизу, а Ушатов и Веселовым Ветерка — обратно на «четверку» — у того только что кончилось свидание с женой.

— Алексей, не буду я рыться в твоей передаче, — нацепил ему «браслеты» Григорич, — но дай мне слово, что ничего запретного Настя тебе не передала вместе с продуктами.

— Не, Василий Григорич, — справа от себя на заднем сидении «Жигулей» Ветерок примостил коробку и сумку с харчами. Веселову, таким образом, места не осталось, и он сел вперед рядом с Ушатовым, который поудобней устраивался за рулем.

— Поехали или еще ждешь кого?

Никого Григорич не ждал, но чувство душевного дискомфорта его не покидало. «Что такое, может, из — за того, что адвокат Иванова настроение подпортила?» — воткнул он первую скорость и медленно выехал из ворот.

На обводной трассе, почти напротив городского кладбища, Леха вдруг сложился вдвое.

— Ой, блядь, тормозите, мужики.

Ушатов мгновенно среагировал — бросил машину на обочину и до полика утопил педаль тормоза.

— Что с тобой? — глянул он на Ветерка в зеркало, и тут снова щелкнуло. Григорич резко вертанул головой на звук и увидел пальцы арестованного, вдавливающие запорную кнопку дверцы.

— Не кипишуйте, мужики, — выпрямился Леха и выплюнул изо рта кольцо от запала ручной гранаты.

Лобастая компьютерная башка Ушатова на секунду замкнула. «Надо же так глупо жизнь потерять, Веселова хоть бы спасти».

— Пушки выкладывайте.

Веселов был в тенниске и поэтому его пистолет в небольшой кожаной сумочке вместе с удостоверением лежал в бардачке тачки.

— У меня нет.

— Как нет?

— Видишь, как я одет, в сейфе у меня шабер.

— Где твоя железяка? — встретил Ветерок в зеркале глаза Григорича.

Тот был в хлопчатобумажной рубашке без рукавов и в ветровке, «ПМ» покоился под мышкой в кобуре.

— Там, где надо.

— Не ершись, Ушатов, мне один х. й, вышка, не отдашь пушку — умрешь вместе со мной.

— А вот мне не один х. й, понимаешь, у меня две дочки, и мне после работы нужно будет их с детсада забрать.

— Это твои проблемы.

— Мои, говоришь, — Григорич на мгновение закрыл глаза, вспоминая, сколько горит запал «РГэшки», — Игорь, как только он, — кивнул на Леху Ушатов, — разожмет кисть, то взрыв произойдет через четыре секунды, этого нам должно хватить, чтобы выбраться из салона.

— Не успеешь, — побледнел Ветерок, — только дернитесь, сразу брошу гранату вам под ноги и вцеплюсь в кого — нибудь из вас. Гони шабер!

— Нет, Алексей, не отдам.

— Ключ от наручников у кого?

— Опера ему не ответили, но переглянулись, и Веселов достал из правого кармана Ушатовской ветровки ключик.

— Давай руки, отстегну.

— Ветерок не клюнул.

— Швыряй и сиди, не суетись, — ковыряться в наручниках, не выронить гранату и при этом следить за ГБэшниками — задача непростая и поэтому, чтобы освободиться от «браслетов», ему понадобилось минут пять, не меньше.

— Теперь заводи двигатель.

Григорич выполнил его требование.

— Веселов, шуруй на улицу.

Игорь посмотрел на Ушатова.

— Выполняй, — кивнул тот.

Леха прикидывал, что делать дальше и, наконец, вылез из машины.

— Ушатов, выходи.

На воздухе Григорич почувствовал себя вольготнее.

— Алексей, вставляй в гранату чеку — и все замнем.

— Отваливайте от тачки, шустрее.

Опера попятились от Ветерка, но спины не светили, отшагав метров десять. Ушатов сунул руку за пистолетом, и в тот же миг Леха бросил в них «РГэшку».

— Игорь, ложись! — но сам он этого не сделал, широко расставил ноги и стал ловить на планку шабера падающего за баранку преступника.

В этот раз Веселов не послушался начальника, гранату он не поймал, не получилось, а просто отбил ее растопыренными пальцами в сторону кювета, но сектор обстрела Ушатову перегородил и пока тот путем прицелился, легковушка удалилась метров на сорок — выстрел, пятьдесят — выстрел. Ветерка рвануло за бок, потемнело в глазах, ухнула сзади граната. Шестьдесят — выстрел и Леха ткнулся стриженой головой в рулевую колонку…

Дежурный помощник начальника колонии достал из сейфа справку освобождения и, соблюдая последние формальности, хотя и хорошо знал стоявшего перед ним заключенного, спросил: — Фамилия, имя, отчество?

— Иконников Олег Борисович.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой.

— Статья, срок?

— Восемьдесят девятая, часть третья, десять лет.

— Конец срока?

— Двадцатого сентября восемьдесят второго года.

— Магазин нахлобучил?

Кивком под нулевку стриженой головы, Святой подтвердил догадку офицера.

— Многовато тебе вмонтировали.

— Под самую сурепицу, — улыбаясь, согласился Олег.

Выйдя из — за стола, дежурный протянул Олегу синий листок справки:

— Смотри, не потеряй, а то паспорт не получишь, — он обнял Святого одной рукой за плечи, — пошли, воришка, выведу тебя на волюшку.

За спиной лязгнула решетка.

— Иди, да не оглядывайся, плохая примета, — сказал сзади солдат охраны колонии.

Олег не верил в приметы, да и оглянуться на клочок земли, огороженный с четырех сторон забором и колючей проволокой, он просто не мог. Здесь прошла его юность. Та, оставшаяся по ту сторону колючей стены жизнь, со своими порядками и устоями была ему до тошноты противная и надоевшая, но привычная. И этот квадрат, ярко освещенный часто увешанными лампами по периметру забора, не отпускал Святого, мысленно он был с приятелями, запустившими по кругу кружку с чифиром, отмечая его освобождение. Где — то в ночи гукнул тепловоз. Никем не видимый Олег, прощаясь, помахал лагерю рукой и пошел в сторону вокзала. Несмотря на теплую Забайкальскую осень, ночи уже были прохладные и, добравшись до станции, Святой основательно продрог. Подойдя к железнодорожной кассе, сунул в небольшое окошко сонной женщине десятку.

— Один билет до Читы.

Народу было немного, наверное, поэтому Олег резко бросался всем в глаза тем, что был в черной арестантской робе. На улицу идти не хотелось, он еще не согрелся, но и сидеть в зале, когда на тебя глазеют то ли с интересом, то ли с опаской, он не стал. Выйдя на перрон, Святой направился к торгашке, которая примостила рядом с лавочкой, на которой сидела, ящик, накрытый клеенкой. Сверху стоял небольшой эмалированный таз с пирожками. Купив у нее бутылку водки за пятнадцать рублей и пару малосольных огурцов, Олег пошел в кусты акации, густо облепившие здание вокзала. Стакана не было, пил из горлышка. Огненная вода, неслышно булькая, обожгла душу. Закусывал бабушкиными огурцами и, быстро согреваясь, он представлял, как завтра увидит улицу и дом, где вырос, соседских пацанов, с которыми играл в лапту, лазил по чужим огородам и учился в одной школе. Обнимет родителей, брата и просто спокойно выспится, не боясь, что в шесть утра его поднимет громогласное зоновское радио.