Ирина Роднина - Слеза чемпионки

Ознакомительный фрагмент

Ни вышивки, ни блесток — ничего на нем не было, просто на бирюзовое платье, которое покрасили в мастерских Большого театра, мама нашила бабушкин воротничок, и мой костюм выглядел вполне достойно.

С папиной мамой я как-то сразу сошлась характером. Папина мама была очень худая, очень строгая, но при этом я ее очень любила. Потом она много раз приезжала к нам в Москву. Так как из всей родни и многочисленных друзей только мы жили в Москве, то столица для них начиналась с нашего дома. Я за все детство не помню, чтобы у нас никто не жил. Все время гости из провинции останавливались в нашем доме. Гостиниц тогда почти не было, поэтому если приезжали в другой город, то останавливались у родственников, знакомых, а нередко у знакомых знакомых. И все время у нас на полу кто-то спал, а кто-то еще и на раскладушке размещался.

У бабушки я гостила одна. Папа меня привез в Вологду, оставил на какое-то время, потом забрал обратно. Наверное, у меня остались от этой поездки четкие воспоминания потому, что в те времена мы совсем не путешествовали и каждая такая поездка откладывалась в памяти надолго. Но с другой стороны, уже так много лет прошло, что всякие подробности стерлись. Помню огород в деревне, как мы в нем копались, и мне сейчас кажется, что довольно неплохо там время проводили.

Но сначала я попала на Украину, в Старый Оскол — к маминой маме. Мы их так и звали: мамина бабушка, папина бабушка, а по именам почти никогда. Однажды мы к ней приехали, — думаю, что это был год 1954–1955-й. Мне пять или шесть лет. Долго тряслись в поезде. Это были, естественно, плацкартные вагоны. Народу в них — до дури. Когда сошли с поезда, то не увидели никакого перрона, все совсем не так, как в Москве, даже не было вокзала. Аккуратно так сошли на землю. Нас повезли к бабушке в село. Мы добирались на телеге. Наконец доехали. Естественно, меня стали кормить, так как я весь день ничего не ела. (Я всегда плохо ела и только взрослой спортсменкой узнала, что такое аппетит.) Наверное, у мамы осталась какая-то еда, которую берут с собой в поезд — разные бутерброды, жареная картошка в банке. Когда мама стала разворачивать еду, дети маминой старшей сестры буквально замерли, затаив дыхание. Сколько лет прошло — пятьдесят, если не больше, но это навсегда врезалось в память: их взгляды, то, как они смотрели на белый хлеб — они же его никогда не видели.

Всю войну бабушка и тетя прожили на Украине. Бабушкино село рядом со Старым Осколом, и война прошла через него и туда, и обратно. Несмотря на то что Украину называли житницей страны, дети спустя десять лет после окончания войны видели только серый хлеб, вкуса белого они не знали. А я канючила, не хотела есть, все от себя отодвигала. Они сначала с интересом на меня смотрели, потом им дали бутерброды, и через секунду они всё смели без остатка.

Я у бабушки впервые увидела козу. Почему-то она меня все время хотела боднуть. Я дико возмущалась.

Потом, я совершенно не понимала, почему каждый вечер бабушка стоит на коленях и чего это она все время лбом о пол бьется. Я там впервые увидела иконы. У нас в доме икон никогда не было, в то время, мне кажется, никто, кроме пожилых людей, в церковь и не ходил. Тем более мои родители — коммунисты.

Самым ужасным для меня было то, что я увидела, как бабушка смешивает коровий навоз, глину, солому и всем этим обмазывает даже не хату, а пол, потому что она действительно жила в самой примитивной мазанке. Я не могла войти в дом весь день, потому что мне казалось, что я вот-вот в какую-то пакость вляпаюсь. Еще новое ощущение: меня положили на бабушкину кровать, где горой подушки, перины, — я с этого острова очень боялась сползти.

Я впервые не только живую козу увидела, но и кур, вообще все то, что называется деревенской жизнью. С мальчишками бегала воровать арбузы. Они всегда нас с сестрой брали с собой. Потом я узнала почему. Так как мы городские девчонки, да еще из Москвы, то сторож в нас солью не мог выстрелить. Мы были вроде щита для всей шайки. Масса необычных впечатлений, даже слишком много для городского ребенка.

В Вологду я приезжала, будучи уже постарше. Вологда — север, там нет такого колорита, как на юге. Даже если у кого и был огород, то там, наверное, только капуста и картошка росли. А на Украине, что в поле, что в лесу, чего только не произрастало — на мой тогдашний взгляд, даже нечто экзотическое. На Украине я в первый раз увидела маленькие арбузы: в Москве продавали только большие, а тут прямо как яблоко. Друзья воровали большие арбузы, а я собирала маленькие. Может, мне их легче было нести, не знаю. С тех пор у меня к маленьким арбузам осталась какая-то необъяснимая любовь.

Много в детстве случилось всяких событий, но эти две поездки, пожалуй, произвели на меня самое сильное впечатление.

Мама, как я сказала, с Украины. До войны жила в селе, потом обосновалась в Харькове. Она училась в медицинском институте, и когда в 1939 году проходила польская кампания, оказалась в действующей армии, потом попала на финскую войну, а потом прошла всю Отечественную. С папой они познакомились на войне. У мамы больше боевых орденов, чем у отца. Может потому, что мама раньше, чем он, столкнулась с войной. У них не только много воспоминаний осталось о войне, но и само отношение к жизни было ею определено. Кроме родственников у нас часто останавливались и боевые друзья родителей.

Как, наверное, любая южная женщина, мама готовила потрясающе. Даже не столько супы и котлеты, сколько десерты. Ее пирожные, что бы мне ни говорили, что бы я ни пробовала — самые вкусные из тех, что я когда-нибудь ела. Она была еще и очень изобретательным кулинаром. Ординарец у папы, когда они служили на Дальнем Востоке, до войны работал главным кондитером в ресторане «Прага», и он многому маму научил.

Мама и папа познакомились в первый год войны. Потом они потеряли друг друга. Папа решил, что мама погибла. Была сильная бомбежка, после которой медицинская служба почти вся оказалась уничтожена, а они в одной части служили, папа — артиллерист, офицер, мама — военный фельдшер. Папа приехал в госпиталь, где служила мама, и ничего кроме воронки не увидел. А потом, где-то в середине войны, их дороги снова пересеклись.

Я так жалею, что подробностей не знаю. Не потому, что я не любила родителей или не интересовалась их жизнью. Сначала была маленькой, мне ничего не говорили. А потом получилось, что я все время безумно занята. Но одно неизменно: я своими родителями всегда очень гордилась. И рада, что принесла им минуты радости и гордости, хотя и хлопот от меня они имели тоже немало.

Я плохо знаю, как они жили в войну. Когда я стала что-то понимать, у меня появился всепоглощающий спорт. Естественно, как любой человек в спорте, я была целиком сосредоточена на себе. Думаю, что мама по-своему страдала от того, что мы не очень интересовались ее жизнью. Но, с другой стороны, именно спорт меня научил никогда не лезть в чужую жизнь. Человек всегда рассказывает о себе ровно столько, насколько он хочет с тобой поделиться.