Людмила Сараскина - Достоевский

В университетской церкви и в церкви Санкт-Петербургской духовной академии совершались панихиды, в самом университете читались посвященные писателю лекции; для слушательниц Высших женских курсов произносились речи; взволнованные, удрученные люди записывали в свои дневники горькие сожаления и пылкие признания; являлись депутации от учреждений со своими священниками и певчими, чтобы отслужить панихиду у гроба. Независимо от отношения к Достоевскому, все понимали, что его «никто не заменит». Именно так выразился в письме Победоносцеву цесаревич Александр, сожалея об общенациональной утрате. Еще до похорон из уст Вл. Соловьева прозвучали слова: «Достоевский — духовный вождь русского народа и пророк Божий»2.

Но то — Соловьев, свободный философ. Иное дело — казенные кладбищенские инстанции. Вопрос, где хоронить Достоевского, возник сразу после его кончины. Желание писателя найти последнее упокоение на кладбище Воскресенского Новодевичьего женского монастыря было известно еще с декабря 1877 года, с похорон Некрасова. Помня это, утром 29 января Анна Григорьевна снарядила брата Ивана и зятя П. Г. Сватковского купить место для мужа по возможности ближе к могиле поэта и вручила все наличные деньги. В вояж взяли с собой детей, и Лиля на всю жизнь запомнит впечатление от поездки.

В этой обители она была впервые. «Нас провели в приемную; вошла настоятельница монастыря, пожилая дама, с холодным и высокомерным видом, одетая в черное, с длинной накидкой, закрывающей голову и одежду. Сватковский изложил ей желание знаменитого писателя Достоевского быть похороненным в Новодевичьем монастыре рядом с поэтом Некрасовым и, зная довольно высокие цены кладбища, попросил разрешения для нас приобрести место по возможности дешевле, ввиду незначительных средств, оставленных нам отцом. Сделав презрительную мину, настоятельница холодно ответила: “Мы, монахини, не принадлежим больше миру, и ваши знаменитости не имеют в наших глазах никакой цены. У нас твердые цены на могилы нашего кладбища, и мы не можем менять их для кого бы то ни было”. И эта смиренная служительница Иисуса потребовала чрезмерную цену, намного превышавшую сумму, которой располагала моя мать. Напрасно дядя Иван хлопотал за сестру, просил настоятельницу позволить моей матери внести сумму по частям в течение года. Монахиня заявила, что могила не будут выкопана, пока не будет уплачена вся сумма. Не оставалось ничего иного, как встать и распрощаться с этой ростовщицей в монашеском одеянии».

Была и другая обитель, еще более значительная, куда по инициативе хозяйки светского салона генеральши Александры Викторовны Богданович (ее муж, генерал-лейтенант Е. В. Богданович, состоял ктитором Исаакиевского собора, издавал совместно с отцом Иоанном Кронштадтским церковные журналы) был сделан запрос о могиле для Достоевского.

«Мною, — записала в дневнике генеральша 29 января 1881 года, — была высказана мысль, не попросить ли митрополита похоронить Достоевского безвозмездно в Александро-Невской лавре. В. В. Комаров [редактор-издатель «Санкт-Петербургских ведомостей»] схватился за эту мысль, и меня Евгений Васильевич и он попросили съездить к владыке и попросить у него разрешения»3.

Беседа с митрополитом Новгородским и Петербургским Исидором (в миру Иаков Сергеевич Никольский), первенствующим членом Святейшего синода, имевшим знаки патриаршего сана, была нелегкой. «Митрополит встретил очень холодно это ходатайство, — огорчалась генеральша, — устранил себя от этого, сказав, что Достоевский — простой романист, что ничего серьезного не написал, что он помнит похороны Некрасова, которые описывались, — было много всякого рода демонстраций, нежелательных в стенах лавры, и проч.»4.

Итак, «знаменитый Достоевский» принадлежал миру, и, поскольку его известность для монастыря ничего не значила, игуменья отказалась продавать могилу со скидкой. «Простому, несерьезному писателю» не по чину было лежать и на кладбище мужской православной обители Свято-Троицкой Александро-Невской лавры. В первом случае все легко решилось бы только деньгами. Во втором — деньгами и статусом. Когда о безоговорочном отказе владыки Исидора узнал Победоносцев, он, «нелестно» высказавшись о владыке, принял свои меры: «Мы ассигнуем деньги на похороны Достоевского». Место на лаврском кладбище досталось Достоевскому по прямому нажиму сверху: ходатайство обер-прокурора Святейшего синода равнялось для члена Синода приказанию. «Митрополит прислал наместника нам сказать, — записала генеральша сутки спустя, — что он исполнит нашу просьбу, дает место, и служение будет безвозмездно»5.

Анна Григорьевна уже подумывала о Большеохтинском кладбище, где рядом с ее отцом лежал маленький Алеша, когда вечером 30-го к ней заехал Комаров, чтобы от имени лавры предложить любое место. Анне Григорьевне оставалось только просить лаврского посланца выбрать участок на Тихвинском кладбище, ближе к Жуковскому и Карамзину. «По счастливой случайности свободное место оказалось рядом с памятником поэта Жуковского...»

Те двое суток, в течение которых тело писателя находилось в квартире на Кузнечном, его вдова вспоминала с неподдельным ужасом: днем и ночью толпились люди, часами читался псалтырь; в кабинете, где стоял гроб, воздух сгущался так, что гасли лампады и свечи. Анна Григорьевна могла уединиться на несколько минут только в комнате гостившей у нее матери, но вдову поминутно требовали бесчисленные депутации, желавшие лично выразить соболезнование, подчеркнуть значение Ф. М. «для России». Слова «кого потеряла Россия» приводили ее в отчаяние: «Боже, как они меня мучают! Что мне о том, “кого потеряла Россия”? Что мне в эти минуты до “России”? Вспомните, кого я потеряла? Я лишилась лучшего в мире человека, составлявшего радость, гордость и счастье моей жизни, мое солнце, мое божество! Пожалейте меня, лично меня пожалейте и не говорите мне про потерю России в эту минуту!»

Торопясь, чтобы память не изменила ей, Анна Григорьевна вскоре занесет в записную книжку бесценные сведения о привычках и вкусах, словах и словечках, последних часах и минутах жизни своего дорогого мужа. «Любил лес... Всегда мечтал об имении... Любил икру, швейцарский сыр, семгу, колбасу, а иногда балык; любил иногда ветчину и свежие горячие колбасы... Любил тульские пряники... мед... киевское варенье, шоколад (для детей), синий изюм, виноград, пастилу красную и белую палочками, мармелад, а также желе из фруктов... Пил красное вино, рюмку водки и перед сладким полрюмки коньяку. Любил очень горячий кофе... Когда был маленький, мать называла его Федашей... Если его что-либо очень затрудняло при переправках, то начинал ладонью левой руки сильно ерошить волоса на левом виске, снизу вверх... Сидел облокотясь на кресло, положив правую ногу на левую и слегка потрясая ногой, засунув под колени левую руку... В день смерти беспокоился о печке, хорошо ли ее закрыли... “Ты еще не пообедала?” — спросил это два раза».